Басурманин. Дикая степь

До слуха вновь долетела незнакомая речь. Совсем близко. Владислав прислушался, пытаясь понять, что за вороги осмелились напасть на Рязанские земли и пленить его. Толмач Фёдор обучил его разным чудным и мудреным языкам. Голова гудела, как набатный колокол. Он силился услышать хоть слово, но в ушах был лишь оглушительный гул. Надо попытаться договориться. А там, глядишь, и подмога подоспеет. Батюшка, крестный, Артемий Силыч – они будут искать его, когда воротятся. Ивач! Коли жив, не бросит в беде, вызволит. Нужно только веровать в то.

Выждав, пока голоса удалятся, княжич пошевелился. Сквозь полуопущенные ресницы начал пробиваться тусклый свет. С трудом раскрыл очи, и… пожалел, что не пал вместе со своими воинами.

Картина, представшая его взору, была ужасающей. Княжич не сразу поверил своим очам. Сколько же его разум был под чарами дурного сна?

Встряхнув головой и закрыв на мгновение глаза, Владислав решил, что надо немного переждать и дать буяну утихнуть и лишь после осмотреться сызнова. Но чья–то рука больно схватила его за волосы и подняла голову от земли, а возле уха раздалось шипение на родном языке.

– Смотри, пес, что я делаю с теми, кто попадается мне на пути.

Очи невольно распахнулись. Град на холме был объят пламенем. Купол церкви, колокольня, речные ворота и стена подле неё, деревня на склоне холма. Все было охвачено огнем. Огромные чёрные тучи, то ли дым пожарища, то ли небесные духи, сгущались над Рязанью, нависали, наваливались и готовы были вот-вот пролиться то ли водой, то ли пламенем.

«На сём холму хотел ставить я башню сторожевую». – догадался княжич. – «И помыслить не мог, что окажусь на нем пленником и увижу то, что вовек бы не видать».

Последнее, что выхватил его взгляд, перед тем как померкнуть, были медленно ползущие под холмом повозки с награбленным добром и люди, подгоняемые кнутом.

Когда, спустя время, княжич очнулся вновь, то боль немного утихла, и очи, как–то сразу раскрылись. С тоской окинул взором Владислав то, что осталось от Рязани. Удручающий вид – обугленные бревна деревянных построек да кое–где дым, поднимавшийся с пепелища. Ветер принес с холма смрад и копоть. И хотелось бы не верить в случившееся, да очи не обманешь.

Княжич шевельнулся, и тут же почувствовал множество рук на своем теле. Вороги спешно развязывали узы, коими он был скручен. Но надежда на обретение столь желанной воли растаяла, как только ноги вместо тугих веревок связали конскими путами. Владислав знал этот узел. Жаль, не научился его вязать ранее. Такими узелами стягивали ноги лошадей на пастбищах. Чтобы и ход им не стеснять, и убежать они не могли.

Княжича подняли и поставили на ноги. Руки связали веревками за спиной. Подталкивая копьями, подвели к молодому воину в дорогих доспехах, восседавшему на походном троне.

– Мне сказали ты кня–жич? – так вот чье шипение у своего уха он слышал. Басурманский властитель, улыбаясь, поигрывал коротким клинком.

– Да! – гордо вскинув голову, ответил Владислав. – Ты и твои воины вторглись в мои земли.

Кыпчак разразился диким хохотом.

– Нет больше твоих земель, кня–же. И деревень – нет. И града твоего – Ря-за-ни – тоже нет! – смакуя каждый слог, говорил он.

– Кто ты? – стараясь не выказывать страх и держаться с достоинством, спросил княжич.

–Меня величают хан Дамир. А ты – кня–же Владислав – мой пленник.

Бесовские очи, карие с зеленоватым отливом прожигали насквозь. Он смотрел на своего невольника, сквозь выбившуюся из–под шлема прядь волос, и улыбался. Молодой. Немногим старше самого княжича. Но его взор каленым железом прожигал насквозь, заставлял отвести или опустить глаза любого. Но княжич и не подумал отворачиваться. Смотрел хану прямо в глаза. Жестокие. Злые. Беспощадные. Сколько смертей они видели? Сколько жизней забрали руки, те, что сейчас играют с кинжалом? Княжич, не таясь, разглядывал своего врога. А хан не сводил изумленного взора с княжича. Еще никто доселе не отважился на такую дерзость – смотреть хану прямо в лицо, не склонять перед ним головы. Он привык к ползающим у своих сапог пленникам, молящим о пощаде пленникам, готовым за дарованную жизнь продать всё, что свято пленникам. А этот юнец стоял перед ним, гордо вскинув голову. Не пряча взор. Не страшась своей участи. Не боясь ханского гнева.

– Завтра мы двинемся в обратный путь, – низкий, глубокий, чуть с хрипотцой голос хана заставил княжича невольно вздрогнуть. Дамир усмехнулся, наслаждаясь зрелищем. – Я достаточно собрал дани, чтобы вернуться в свои земли.

«Спалить град дотла, вывезти казну и все ценное – добрый способ собрать дань». – подумал Владислав, и не сдержавшись выкрикнул:

– Ты не хан, ты – тать¹⁸!

Дамир ухмыльнулся, сделав вид, что не услышал сказанное.

– Бежать тебе некуда, да и «не ра–зум–но си–е…» – нарочито медленно, по слогам, произнес он любимую фразу Ивача. Так говорили многие русичи, но лишь в его устах эти слова звучали особенно поучительно. Что сейчас с ним? Жив ли?