Батя, Батюшко и Бэмби

Тогда впусти меня. Впусти в свое тело. И дальше, глубже — в свою жизнь. И совсем до конца — в душу, в сердце. Согрей меня, а я согрею тебя.

Ласкали друг друга — интимными частями тел, руками, губами, глазами. Каждый удар сердца, каждый вдох и каждый выдох — все ласка. Все твое, все для тебя, я весь твой, ты вся моя.

Кто бы мог подумать, что так бывает в жизни.

Потом рухнул на нее. Перекрывая воздух, не давая возможности Оле сделать вдох. Но она не протестовала, словно дышала вместо кислорода — им. Его теплом, тяжестью, легкой дрожью. Каждой его клеткой дышала, и не нужен ей был иной воздух. По крайней мере, Денис так чувствовал. Потому что он — дышал ею.

И вдруг ясно осознал, что все собственные недостатки, несовершенства, странности, уродства — не являются таковыми на самом деле. Это всего лишь маяки, готовые выемки, куда притянется и встанет как влитой тот самый человек. Единственный, неповторимый, самый лучший для тебя и родной. Любимый.

А если все то несправедливое и горькое, что с ним случилось, — это плата за то, чтобы в его жизнь на те самые маяки пришел этот человек, так невелика цена. Вполне по средствам заплатить.

Он даже согласен терпеть курение в собственной кровати. Потому что освободить Ольку от собственного веса ему уже, положим, под силу. А вот отпустить ее из постели — нет.

Вместо презерватива из тумбочки добыта купленная сегодня по дороге домой пепельница. Не без сожаления прикрыл идеальное на его нескромный взгляд обнаженное женское тело одеялом, поставил ей пепельницу на живот, дотянулся и вручил брошенную у постели дамскую сумочку. Не удержался — нырнул носом в изгиб шеи, где дурманяще пахло остывающей после жара близости женщиной, прошептал туда беззвучно: «Люблю». А вслух сказал:

— Хочешь курить — кури тут.

* * *

Все было по-другому. С того самого момента, как она ночью услышала голосовое сообщение, мир перевернулся. Целиком и полностью. Безвозвратно. Оля ощущала это каждую секунду, каждое мгновение после.

Как она боялась, как решалась подняться в эту знакомую квартиру, сидела в машине, настраивалась, точно в первый раз. Боялась, что неправда.

Но мир перевернулся. Окончательно и бесповоротно. И все было по-другому. Оля лежала на кровати, неторопливо курила и думала о том, что такого Дениса она не знала. Он не изменился, нет. Просто… выпустила струйку дыма… наблюдала, как тот растворяется в воздухе, теперь здесь все пропахнет сигаретами… не жалко?

Повернула голову, посмотрела на мужчину рядом. Ему не жалко. Так что там просто? А просто он стал ее. Не попятничному. По-настоящему. Оля чувствовала это в каждом его касании, жесте, поцелуе, взгляде. Словно снял с себя все покровы и показал настоящего — того, что внутри. Того, каким был на самом деле. И она своим женским чутьем знала точно, что никому не показывал, только ей. Ей одной.

За окном давно и привычно стемнело. И ей пора было домой. Они знали это оба. Оля затушила сигарету в новой, специально для нее купленной пепельнице и сказала:

— Переезжай ко мне.

Он ответил не сразу, думал. Убрал пепельницу с ее живота на тумбочку, поправил одеяло, лишь потом задал вопрос:

— А Никита?

— Думаю, он будет рад, — почему-то захотелось снова курить, но поздно, — я поговорю с ним.

— Ты хорошо подумала? — Денис повернулся к Оле лицом и заставил ее посмотреть в глаза. И сам смотрел — серьезно, пытливо. — Я же потом не уйду. А у меня… характер ужасный. И морщина на лбу.

И она понимала, что говорит он совсем не о характере, а все о том же — о невозможности иметь детей. И что, как и она два часа тому назад искала ответ на свой вопрос о его признании — правда ли это, так сейчас и он все никак не может поверить, что это правда. И ищет ответ на свой вопрос. Два недоверчивых одиночества.

— Морщина на лбу ужасна, да, — Оля провела по ней пальцем и чуть наклонила голову, рассматривая, — ей надо заниматься. Характером уже поздно.

А потом посмотрела в глаза и очень серьезно и твердо ответила на его неозвученный, но главный вопрос:

— Я очень хорошо подумала.

Она знала, что в этот момент сильнее него, знала той самой женской интуицией, которая вела Олю с самого его вчерашнего прихода. Как знала и то, что время пятниц прошло, изжило себя, и если они вместе, то уже по-настоящему. А потому, коснувшись его губ легким поцелуем, попросила:

— Давай попробуем.

Денис же на ее просьбу отрицательно покачал головой:

— Нет. Мы не будем ничего пробовать. Если я тебя возьму, то уже не отпущу и не отдам, — и обнял крепко, так, как мужчина обнимает свою женщину. — А я тебя уже взял. Поздно пробовать.

— Поздно, — согласилась Оля и выдохнула.

Он ей поверил.

Оля поговорила с сыном на следующий день. Реакция Никиты была ожидаемой — восторженный вопль и куча вопросов, начиная от «когда» и заканчивая «и уроки теперь можно не только с Изольдой делать». Изольду он, конечно, сразу огорошил новостью и поскакал в детскую наводить порядок. По собственной инициативе.