Батя, Батюшко и Бэмби

— У врачей всегда много работы, — она подула на пальцы — скорее машинально, не настолько стыло на улице, но Денису пришлось прятать руки в карманы куртки — чтобы не схватить ее холодные розовые пальцы, не отогреть. — Мне кажется, я сегодня нечаянно обидела твоего друга.

Операция по отсечению хвоста у собаки по кусочкам продолжалась. И не прекратить ее никак.

— Тебе удалось невозможное. Все мои друзья исключительно толстокожие личности. О ком речь?

— О докторе Самойлове, который помогал оперировать Никиту. Я сказала ему чудовищную глупость. Просто… вы тогда… — Оля говорила непривычно нерешительно, запинаясь, — после операции про какой-то спор говорили, ну я и подумала, что, может, негласно есть какие-то пари… на время… что он управился быстрее… Ох, прости, я вообще говорю что-то не то. В общем, мне очень стыдно и неудобно.

Спор. В голове отчетливо прозвучал звук взведенного курка. Денис даже почувствовал холод металла, уткнувшегося в висок.

А может быть, и к лучшему. И это знак. И все правильно — раз об этом споре снова зашла речь. Да, точно, так и надо.

Он хотел уйти как привык, молча, по-английски. Нет, не получится. Уйдем громко, с шумом и безобразно. Зато Олька потом не будет сожалеть о том, что он исчез из ее жизни.

Значит, так тому и быть.

— Если ты заподозрила Самойлова в том, что он делает операции на время, то задела его за живое, конечно, — начал Денис медленно. Куда ему теперь торопиться? Хотя перед смертью, как известно, не надышишься. — А в том споре речь шла совсем о другом. Молодой и резвый Николай Глебович утверждал, что никогда не будет нуждаться в услугах уролога-андролога. На это я парировал, что рано или поздно он придет кланяться мне в ноги, а вот я к нему за помощью точно никогда не приду. Как видишь, я проспорил. Целый ящик темного пива.

— Придется отдавать, — ровно.

— Придется, — симметрично.

Ну давай, спрашивай, тебе же интересно. Ты не можешь не спросить.

Спросила, не подвела, умница.

— А почему ты решил тогда, что не придешь к нему за помощью?

Палец лег на курок.

— Николай — детский хирург. Он лечит детей. А у меня детей быть не может. Я бесплоден, Оля.

Бабах!

Он с удовольствием мазохиста наблюдал за ее лицом, ожидая увидеть там… что? Изумление, жалость, отвращение? И не увидел ничего. Оля смотрела на него так, словно он ей выдал длинную фразу на латыни. Озадаченно, непонимающе.

— Совсем?

Нет, наполовину! Только слева. Или только справа. Снизу!

Так, отставить истерику, это потом.

Никогда и никому он не признавался в этом. Но сейчас слова находились, словно давно их знал, готовился или репетировал.

— Преимущество быть врачом заключается в том, что ты начисто лишен иллюзий. И если тебе ставят диагноз, ты не совершаешь массы ненужных бессмысленных действий. Ты не заставляешь своих родных продавать машины и квартиры, чтобы поехать в какую-нибудь заграничную, якобы дающую тебе шанс на излечение клинику. Ты не даешь никому ничем не подтвержденных надежд. Почти… никому. Ты не обращаешься к колдунам и знахарям, которые обещают магическое исцеление. Ты точно знаешь, каковы твои шансы. Не просто цифры показателей. А принципиально — да или нет. У меня шансов нет. Прощай, Оля. И будь счастлива.

Он сел в машину и тронулся с места — спокойно, без пробуксовок. Без всяких этих мелодраматических жестов. Мелодрама — дерьмо.

Как и его жизнь.

Глава 11. Exitus letalis [35]

Сколько она простояла тогда на парковке? Минуту? Две? Четверть часа?

Оле казалось — вечность. Навсегда отпечатался в памяти его удаляющийся силуэт. Быстрый шаг. И как сел в машину. И как уехал, не оглядываясь.

Вот и все.

А она стояла, пока не вздрогнула от громкого звука клаксона. Совсем рядом. Оказывается, Оля загораживала собой выезд. Пришлось отойти в сторону. Сделать шаг. Первый шаг новой реальности.

Ну, вот тебя и оставили, Бэмби. И даже прощальный подарок подарили.

Уже потом, дома, прокручивая в голове весь разговор и отматывая дальше, еще дальше — в осень, проживая снова все встречи и сказанные слова, перемалывая их в себе, разглядывая под микроскопом, трактуя по-другому, по-новому, она вынесла беспощадный приговор.

ЛОЖЬ.

ВСЕ ЛОЖЬ.

И это открытие — как удар в солнечное сплетение, после которого невозможно сделать вдох.

Тогда зачем… зачем ты так переживал о неиспользованном презервативе в сауне, Денис, если…?

О, как великолепно ты вел свою роль! Браво! И я тебя успокаивала, говорила, что все в порядке.

А Никита? Ты же видел, как мальчик потянулся к тебе. Захотелось поиграть в семью? Поиграл?

НАИГРАЛСЯ?

Свободные отношения двух взрослых людей… Нет, доктор Батюшко. Это я так думала.

А у вас все было по-другому.

Оле казалось, что дышать свободно она еще долго не научится.

Никита обрадовался новой повязке. На следующий день в больнице врач помог зафиксировать руку.

Всю дорогу до дома сын рассказывал, как ему сейчас удобно и наверняка перелом теперь срастется правильно и быстрее. А с той, неудобной, могло быть и неправильно. А когда кости срастаются неправильно, их снова ломают, и это очень больно.