Батийна

— Эй, замарашки, что ютитесь около постели! Эй, косматые труженицы, что день-деньской пропадаете у своих казанов на кухне?! А ну-ка идите живо в школу! Для вас именно ее открыли, а вы попрятались по юртам. А ну пошли! Или вас не пускают? Тогда скажите прямо, кто вас не пускает: отец, брат или муж? Мы живо призовем их к порядку. Никому не дано права торчать поперек дороги у молодежи, которая желает учиться. Если бай из ревности не пустит в школу свою токол, к нему будут применены законы по всей строгости.

В ответ на угрозы Батийны более пожилые мужчины пытались оправдаться:

— Что ты, доченька, кто же не хочет учиться? Все они так и рвутся. Обязательно будут ходить.

— Будут, будут, а где же они? С вашего аила пока ни одной девушки, ни одной молодухи. Если вам кажется, что до школы далеко, седлайте им коней. И чтоб чище одевались, не запаздывали. Не заставляйте нас дважды приезжать.

И Батийна брала с места в карьер. Неостывшему коню только того и надо было, он стрелой уносил всадницу.

Серкебай со своим аилом в дни смуты не уходил в Кашгар. Когда все бежали, он скрывался по уютным дальним зимовьям и сумел сохранить до последнего весь скот. Из четырех соседствующих аилов самым зажиточным оставался аил Серкебая. Теперь не только соплеменники победней, сам Тазабек, этот гордец и хвастун, ходил на цыпочках перед ним.

На Серкебая по-прежнему работали вторая жена Каликан и Зуракан с мужем. Поэтому Букен, не видавшая и тысячной доли трудностей, выпавших на долю людей, даже помолодела и держалась вызывающе, — сама, что называется, не скинет сапог. Она нередко говорила: «Отец моих детей, у нас есть поговорка: «Пусть сорок лет тянется сражение, но и муха напрасно не умрет». Скажи мне спасибо, что я не дала тебе уйти в Кашгар и спрятала род наш в укромных горах. Теперь сам видишь, каково там пришлось людям. Ни одной семьи без потерь. Многие вернулись нищими и бездомными бродягами. А ты живешь, будто ничего и не случилось: вся семья в сборе, скот при тебе, богатство в юрте, мой бай».

Серкебай, важно восседая на своем месте, с подобострастием отвечал:

— Что верно, то верно. Поэтому-то я тебя и называю златошеей красавицей, сокровищем моей юрты.

— Так, так, мой бай. Приласкай свою байбиче, которая как сыр в масле сама блаженствует и тебе приносит благоденствие, — звонким смехом рассыпалась байбиче Букен.

Букен уже перевалило за пятьдесят, однако она считала себя еще молодой и полноправной хозяйкой и, пользуясь расположением мужа, по-прежнему помыкала наемной работницей Зуракан, да и не только Зуракан, но и Каликан, второй женой Серкебая.

Привез токол Серкебай пять лет назад. И с тех пор Каликан не только не управляет хозяйством, не смеет даже взглянуть в глаза своему мужу и его байбиче. Букен сразу взяла молоденькую наивную девушку, что называется, в ежовые рукавицы. И Каликан постепенно превратилась в служанку байбиче: сползет ли с плеча байбиче шуба, она спешит поправить ее, намеревается ли Букен выйти из юрты, токол услужливо подает ей калоши, а понадобится Каликан что-то спросить, она спрашивает упавшим голосом, опустив глаза в землю.

Токол вскакивала с постели, как только слышала, что поднимается работница Зуракан. Первым делом она разводила огонь и грела в казане воду для утреннего омовения бая и байбиче, потом брала два громыхающих ведра и шла вместе с Зуракан доить коров и овец. Затем собирала дрова и кизяк, ухаживала за малыми детьми, словом, ничем не походила на токол прославленного бая. Как ни старалась она угодить, все равно Букен шумно налетала на нее:

— Эй, Каликан, где там возишься? Сколько можно ждать, пока подашь чай? Бай гневается. Пошевеливайся. Молодая женщина должна быть шустрой, а ты ходишь, будто чугунная.

И токол торопилась поскорее исполнить желание байбиче и уйти подальше с глаз долой.

С тех пор как Букен возомнила о себе, будто она одна приносит счастье в просторную юрту Серкебая и единственная хозяйка всего его состояния, она стала есть с мужем вместе.

Зуракан выполняла одну черную работу на улице и не должна была входить в байскую юрту. Каликан же расстилала дастархан, насыпала разные лакомства и с поклоном подавала пиалы с чаем, шурпой, кумысом.

Вот и сейчас она сидит, по обыкновению, ближе к выходу из юрты и занимается своим делом: готовит завтрак баю и байбиче, достает посуду. Кажется, токол и не прислушивается, о чем толкует бай с первой женой. Он глубокомысленно поглядывает на Каликан и говорит так, чтобы и до нее дошел смысл:

— Тошно мне называть имя этой негодяйки. Что ни день, изменяет мужу, разъезжает в красной косынке, с чужаками носится, как бешеное пламя на пожаре.

Букен поддержала мужа:

— Э-э, господи, а какую работу может выполнить скачущая женщина? Расхвасталась. То носится рядом с солдатом, то наперегонки с красным учителем. Тьфу! Стыд и срам. Не приведи господь такое видеть.

— Как бы эта потаскуха не совратила наших дурочек! Одна грязнуля мутит целое озеро.

Залаяли псы, и послышался близкий топот копей.