Батюшков не болен

После обеда подъём продолжается пешим ходом. Вид со склона – в разрывах вулканического пара и облаков – головокружителен. Здесь воет холодный ветер, земля покрыта бесформенными глыбами. А внизу на зеленоватой, искрящей в лучах воде залива – встают, облитые светом как декорации в театре – острова Иския и Капри. На горе всё хаос, всё смерть. Внизу – книга, исписанная белыми буквами парусных лодок, – книга гармонии, книга жизни.

“Прелестная земля! Здесь бывают землетрясения, наводнения, извержение Везувия, с горящей лавой и с пеплом; здесь бывают, при том, пожары, повальные болезни, горячка. Целые горы скрываются, и горы выходят из моря; другие вдруг превращаются в огнедышащие. Здесь от болот или испарений земли волканической воздух заражается и рождает заразу: люди умирают, как мухи. Но зато здесь солнце вечное, пламенное, луна тихая и кроткая, и самый воздух, в котором таится смерть, благовонен и сладок!”

Горы скрываются, и горы выходят из моря…

Lacryma Christi буквально “слёзы Христовы”, но эта легенда – о божественной красоте природы. Люцифер, низвергнутый с Небес, утащил с собой фрагмент Рая, который на земле превратился в Неаполитанский залив. Христос, обнаружив пропажу, оплакал её; слезы, упавшие на склоны Везувия, превратились в лозы.

Бобров мог бы написать на этот сюжет поэму.

На кромке жерла комки застывшей лавы напоминают невиданных зверей и растения. Солнце едва пробивается сквозь вулканический пар. Оно окрашивает лаву странным сероватым светом. Трудно представить, что когда-то камни текли как огненные реки, и что с неба падали огни com di neve in Alpe senza vento (сравнивает Шатобриан).

“Как снег в безветрии нагорных скал” (в переводе Лозинского).

Иным являлись там мегеры,
Иным летучи дромадеры,
Иным драконы и церберы,
Которы ревами, на разные манеры,
Глушили слух,
Мутили дух.

(Описание сказочной горы

в “Душеньке” Богдановича)

Всё имеет свою выгодную сторону; Плиний погибает под пеплом, племянник описывает смерть дядюшки. На пепле вырастает славный виноград и сочные овощи…

(Из письма К.Н. Батюшкова)

Горы скрываются, и горы выходят из моря…

Дантов Ад имеет форму сужающейся к низу воронки —

в точности по форме жерла вулкана.

Под слоем золы и пепла, стоит опустить в пепел руку, дышит жар подземного мира; в любую секунду тишина, когда слышен стук собственной крови – может взорваться огнём и смертью. Это просыпается змеиноногое чудовище Тифон. Поверженное и придавленное Зевсом, время от времени оно ворочается под спудом тяжёлого камня; пламя, которое он изрыгает, уничтожает города, в особенности те, где поклоняются вечному врагу Тифона, великой богине Исиде.

Теперь погода прелестная, такая, как у нас в июле до жаров. Из моих окон вид истинно чудесный: море, усеянное островами. Он рассеивает мою грусть, ибо мне с приезда очень грустно.

На Везувий Батюшков поднимается в большой компании – весной 1819 года в Неаполе гостит младший брат Александра, великий князь Михаил Павлович. В свите немало известных людей, в том числе педагог и просветитель Лагарп, когда-то выбранный Екатериной в наставники Александру. В Неаполе Батюшкову доведётся общаться с ним. Лагарп, скажет он, “бодр телом и духом”. На момент их встречи ему шестьдесят пять лет. “Обращение его столько же просто, сколько ум тонок…” При восхождении на Везувий “к стыду нашему, опередил молодёжь…”

В свите великого князя Батюшков объездит все знаменитые места и окрестности Неаполя за исключением могилы Вергилия (“Не видал гробницы Виргилевой: не достоин!”). Не забывает он римских друзей-художников и даже убеждает Михаила Павловича заказать Щедрину неапольские виды. Что, во-первых, финансово поддержит Сильвестра Феодосиевича, а во-вторых, приведёт его из тесного и душного Рима, где вот-вот разразится холера, в приморский Неаполь – ведь с отъездом великого князя и его блестящей свиты потихоньку разъедутся и прочие русские, и Батюшков затоскует.

О Неаполе Тасс говорит в письме к какому-то кардиналу, что Неаполь ничего, кроме любезного и весёлого, не производит.

Я давно веселья не знаю и в глаза.