Батумский связной

"Графиня прибыла третьего, наутро скончалась от инфлюэнцы. Завещание утеряно. Кузен”.

Внимательно рассмотрев открытку, Ордынцев нашел на ней почтовый штемпель Феодосии с датой четвертого августа. Очень интересно — открытка из Феодосии, отправлена четвертого числа. Именно тогда Бориса и взяли в контрразведку по подозрению в убийстве Махарадзе. Не следует ли читать открытку так:

"Махарадзе прибыл третьего, наутро убит. Список турецких агентов, что был при нем, пропал. Кузен”.

То есть не Кузен, а имя человека, который служит в деникинской контрразведке и работает на Вэнса, то есть на турок. Очевидно, между Феодосией и Батумом у турок есть постоянная связь, но данный случай был неординарный, и агент воспользовался почтой, понадеялся на шифр. И действительно, если бы Борис не нашел эту открытку именно у Вэнса и не знал всей подоплеки, никому бы и в голову не пришли никакие подозрения. Подумаешь, старуха-графиня скончалась! Эка невидаль! Сейчас в Крыму умирает столько старых графинь — хоть каждый день “Пиковую даму” ставь!

Как бы там ни было, эта открытка — “единственное, что Борис может предъявить Горецкому в Феодосии. Да, после смерти Лизы и Вэнса ему больше нечего делать в Батуме. Он вспомнил своего случайного собеседника в кофейне, который клянчил на косушку, и поморщился. Как бы не кончить тем же! Нет уж, он поедет в Крым. И разберется с Горецким, поможет ему найти предателя и этим снимет с себя подозрение в убийстве Махарадзе. А потом займется поисками Вари.

Он открыл шкаф и обнаружил там военную форму, надо полагать, она принадлежала мистеру Морли. Френч был узковат в плечах, и рукава коротки, но в темноте авось никто не заметит. Зато бриджи пришлись впору — в бедрах Борис был узок, а поскольку бриджам положена была длина по колено, то и не видно было, что коротки. Борис надел ещё чистые гетры, а ботинки и так у него были английские, форменные. Это оказалось очень кстати, потому что обувь мистера Морли не подошла бы ему никак — несчастный задушенный переводчик имел маленькие, почти женские ноги.

Борис сунул в карман френча бумажник Вэнса, свой наган, а нож прикрепил к поясу Жалко было оставлять такое отличное оружие, оно может ещё пригодиться. Усмехнувшись, прихватил он и шелковый шнурок — на память. Бросив последний взгляд на тело Лизы, накрытое покрывалом, он осторожно приоткрыл дверь.

В коридоре по-прежнему никого не было, но голоса звучали близко. Вот пробежали несколько солдат, гремя ботинками Борис дождался, когда они скрылись за углом, поглубже надвинул на лоб фуражку, которая тоже была маловата, и устремился следом. Поскольку от всеобщего переполоха все в миссии передвигались только бегом, вид бегущего офицера никого не удивил. На улице было совсем темно, Борис быстро миновал освещенные участки и скрылся за деревьями парка.

Вот показался каменный забор, белеющий в темноте. Забор был высокий, метра два высотой. Борис перешел на шаг и осторожно продвигался вдоль забора. Колючей проволоки он наверху не заметил — англичане понадеялись на высоту забора, да и вообще были достаточно легкомысленны.

Наконец Борис нашел то, что искал — рядом с забором росло дерево, судя по шуршанию жестких листьев — магнолия. Она давно отцвела, сбросила свои белые цветы размером с тарелку и теперь отдыхала, дожидаясь следующего лета. Если бы такое большое дерево росло снаружи, англичане приняли бы меры, но поскольку магнолия росла на территории миссии, никого не беспокоила её близость к забору.

Борис без труда взобрался на дерево, перебрался с него на забор и огляделся. Был виден вход, возле него толпились солдаты, подъехали мотоциклисты. Очевидно, все были заняты отъездом грузинских представителей. Сочтя момент удобным, Борис повис на руках и спрыгнул на мостовую. Никто его не окликнул, и он пошел в сторону порта, выбирая улицы потемнее.

Долго блуждал он по городу. Возбуждение от боя прошло, и теперь Борисом овладела огромная усталость. К тому же смерть Лизы была на его совести. Разумеется, она сама хотела ему помогать, да и неоднократно давала понять, что жизнью своей не дорожит нисколько, но где-то в глубине души Борису было горько: “Не уберег, не уберег…”

Боясь встречи с английскими солдатами, он пробирался к порту окольными путями, и к тому времени, когда дошел до кварталов лавок и складов у самого моря, они все уже были пусты, и никого не было на улицах, чтобы спросить дорогу. В некоторых оконцах, прикрытых ставнями, мерцал слабый свет — в Батуме народу много, а жилья мало, так что многие лавочники живут в своих Лавках. Но никак нельзя было ломиться в лавку в английской военной форме — не откроют, да и под подозрение попадешь.