Батумский связной

Борис зашел с подветренной стороны, чтобы собака раньше времени не подняла шум. Ему повезло, он вдруг услышал, как отворилась дверь в доме и голос Саенко пробормотал что-то.

Кобель тявкнул неодобрительно, учуяв Бориса, но Саенко не обратил на это внимания. Он отворил дверь калитки и, крикнув в дом: “Марфа, запри за мной!”, зашагал деловито по улице.

"Ох, эти женщины, — думал Борис, проскальзывая в открытую калитку, — так ведь кого угодно впустят, а потом будут ахать и охать, ограбили, мол…”

Хозяйка показалась на крыльце, привлеченная злобным лаем собаки.

— Кто там?

— Я это, Марфа Ипатьевна, — Борис возник перед ней неожиданно, так что она вздрогнула, — не забыли ещё меня?

— Помню, — медленно ответила женщина. — Как рана твоя, зажила?

— Вам спасибо, здоров. Что же в дом не приглашаете, или боитесь меня? — настойчиво спрашивал Борис.

— Чего мне тебя бояться? — спокойно, но несколько настороженно ответила женщина.

— Верно, ничего я вам плохого не сделаю. Хочу вот только с квартирантом вашим побеседовать по душам. Есть у меня, что ему рассказать, да и его послушать хочется.

— Заходите, — неохотно посторонилась хозяйка, — он скоро придет.

Борис шагнул за ней в кухню, сел на знакомую лавку, оглядываясь по сторонам.

— Где же ваш татарчонок?

— Сбежал верно, — ответила женщина, — не сиделось ему на одном месте. Умыться не хотите ли?

Борис потрогал щеки, на которых скрипела пыль пополам с солью, и согласился. Он вышел в сени к рукомойнику и вдруг увидел в осколочке зеркальца, прислоненного к полочке, отражение Саенко с занесенным над головой здоровым поленом. В ту же секунду Борис уронил мыло и нагнулся за ним ещё быстрее, чем мыло упало на пол. Саенко по инерции сделал шаг вперед, но там, куда он целил поленом, не было ни головы врага, ни вообще никаких частей его тела.

Борис изо всех сил дернул Саенко за ноги, и тот грохнулся на пол, сметая за собой рукомойник и ещё какой-то скарб, стоящий в сенях.

Кряхтя и охая, потирая ушибленные места, Саенко поднялся на ноги, и в лицо ему глянули три дула. Одно действительно было дулом нагана, направленного прямо Саенко в грудь, а два других при ближайшем рассмотрении оказались глазами Бориса.

— На кухню, — сказал Борис, почти не разжимай губ, но Саенко его понял.

Марфа Ипатьевна отнеслась к происшедшему довольно спокойно, не визжала и не пыталась подсчитывать ущерб. Ничуть не обманываясь виновато-растерянным видом Саенко, Борис кивнул ему на лавку, а сам сел напротив.

— Экий ты, сразу драться, — обиженно сопя, завел разговор хитрый Саенко.

— А ты ко мне по-хорошему, с поленом, — прищурился Борис.

— И что будем делать? — спросил Саенко. — Я, между прочим, по делу шел — его высокородие встречать. В темноте-то мало ли что может случиться, а коляска до слободы не довезет…

— Вот и шел бы по своему делу, — подала голос Марфа Ипатьевна, — чего ж вернулся?

— Неспокойно мне что-то показалось, — признался Саенко. — Но ты не думай, что я так сидеть буду, когда господин подполковник сюда придет. Я его в обиду не дам.

— Не “ты”, а “ваше благородие, господин Ордынцев”! — жестко сказал Борис. — А с подполковником мы сами разберемся, без твоей, брат, помощи.

— Да, ну и как же вы, ваше благородие, в Батуме побыли? — Саенко решил сменить тактику. — Что-то недолго погостили.

— А я в Батум не в гости ездил, — буркнул Борис.

— Да, очень Аркадий Петрович за вас переживали…

И, поскольку Борис эту тему не поддержал, Саенко продолжал преувеличенно весело:

— Да и что там, в Батуме-то хорошего? Одни, прости Господи, нехристи… Турки там, или ещё кто. Здесь, в Крыму, все-таки к России ближе. Конечно, татаре тут, но это не то что турки.

— Хорошо у татар здешних хозяйство, — бойко сыпал скороговоркой Саенко, поглядывая на Бориса. — Сразу дом, небольшой, ладненький, с галереечкой такой. Горница в доме невысокая, в стене печь не печь — навроде шкаф такой — это баня ихняя домашняя. По стенам лавки, коврами пестрыми все крытые и с подушками мягкими. На потолке, по веревочкам — вышивки развешаны. Посуда вся медная, как золото, горит. Хорошо так в доме кофеем пахнет. Жена ходит на тихих туфлях, вся в кисею замотана, только глаза черные видать, и думается — что красавица она, — тут Саенко покосился на хозяйку, но та и бровью не повела. — А за домом сразу ручеек журчит, для тени виноградный куст разведен по решеточкам и кисти тяжелые, синие висят, сами в рот просятся. И над всем домом, над всем садом орех стоит — до того велик, до того зелен и развесист — прямо как дуб столетний в России. А выгляни за низенький такой заборчик — и весь тебе белый свет налицо, и море синее без края…

Не случайно хитрый хохол забалтывал Бориса, прислушиваясь к тому, что происходило на улице. Вот едва слышно скрипнула калитка, Саенко вскочил…

— Сидеть! — рявкнул Борис, как выстрелил, и Саенко опустился на лавку, обалдело хлопая глазами.

Калитку оставили не запертой, и Горецкий возник на пороге кухни, удивленно сверкая пенсне.