Батумский связной

— Видите ли, в чем дело, голубчик, — Горецкий не отрывал взгляда от письма, — о местонахождении вашей сестрицы мне ничего не удалось выяснить. Как в воду канула. И семейства этого, Романовских, что якобы её взяли на попечение, нет в Крыму, и куда делись — неизвестно. Послал я запрос в Одессу — возможно, туда их занесло. Так что у меня к вам предложение, — Горецкий оторвал глаза от письма и поднял их на Бориса, — давайте с вами сотрудничать временно, пока ответ из Одессы не пришел.

"И пока ты не проверишь все то, что я тебе тут рассказал, — подумал Борис, — и про Вэнса, и про Исмаил-бея…”

Он молча протянул Горецкому почтовую открытку, тот впился в неё глазами.

— Очень, очень интересно, — бормотал он. — Несомненно шифр, причем весьма легкий. Стало быть, сношение это у них было экстренным, в противном случае предусмотрели бы более сложный шифр. Такое впечатление, что человек Вэнса сам в растерянности от убийства Махарадзе. Очень мне это не нравится… Значит, Борис Андреевич, сегодня отдыхайте, а завтра с утра — пожалуйте со мной в контрразведку, будем искать предателя.

* * *

Наутро в кабинете Горецкий внимательно ещё раз рассмотрел открытку, поднес её к лампе.

— Да, — сказал он уверенно, — этот почерк мне знаком.

Затем он отпер своими ключами сейф, достал оттуда журнал, в котором отмечались дежурные офицеры контрразведки, и несколько минут сравнивал открытку с записями в журнале. Потом он поднял утомленные глаза, решительно захлопнул журнал и встал.

— Борис Андреевич, прошу вас, пройдите на какое-то время в соседнюю комнату — я не хочу, чтобы вас заметили раньше времени.

Борис неохотно поднялся и зашел в тесную комнатку, которая по своим размерам напоминала скорее шкаф. Там с трудом помещался колченогий стул. Борис присел и стал ждать. Ему был слышан каждый звук из кабинета Горецкого.

Аркадий Петрович распахнул дверь в коридор и приказал вестовому вызвать дежурного офицера. Через несколько минут в кабинете раздались шаги, и Борис услышал ненавистный голос штабс-капитана Карновича.

— Людвиг Карлович, голубчик, — сугубо по-штатски обратился к вошедшему Горецкий, — не в службу, а в дружбу найдите поручика Ковалева и приведите его ко мне.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — уставной ответ Карновича прозвучал резким контрастом просьбе подполковника.

Борис сидел в томительном ожидании, привалившись к стене. Ему непонятно было, зачем Горецкий заставил его подслушивать, но, судя по всему, Аркадий Петрович хотел именно этого, была у него своя игра.

Минут через десять в кабинете снова послышались шаги, раздался незнакомый голос.

— Вызывали, господин подполковник?

— Да, господин поручик, — ответил Горецкий сухо, — не изволите ли взглянуть на эту запись. Не ваша ли это рука?

Борис услышал шуршание страниц и затем удивленный голос:

— Нет, ваше высокоблагородие, не моя!

— Людвиг Карлович, голубчик, взгляните, как на ваш взгляд — не его?

Видимо, Карнович подошел к столу и нагнулся над журналом.

— Затрудняюсь… это ведь, господин подполковник…

— Да, голубчик, это ведь ваша рука. Объясните, милейший, каким образом тот же самый почерк видим мы на этом открытом письме?

Борис услышал в соседней комнате глухой звук удара, короткий хриплый крик, звук падающего тела и властный окрик Горецкого:

— Вестовой!

В ту же секунду Ордынцев распахнул дверь и ворвался в кабинет Горецкого. Там он увидел картину, достойную кисти баталиста.

Рослый мужчина в красно-черной форме корниловского полка, с погонами поручика, лежал на полу, издавая слабые стоны. Из его разбитой головы сочилась кровь. Возле стола боролись Горецкий и Карнович — штабс-капитан пытался вырвать у Горецкого револьвер. Борис в один прыжок оказался возле борющихся и с размаху ударил Карновича в челюсть. В этот удар он вложил воспоминания о своем первом допросе в феодосийской контрразведке, и, должно быть, воспоминание оказалось достаточно ярким, потому что штабс-капитан отлетел на другой конец комнаты и, съехав спиной по стене, устроился на полу в явном нокауте, как называют такое положение спортивные англичане.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся вестовой.

— Двоих солдат сюда и фельдшера! — отрывисто приказал Горецкий.

Через несколько минут фельдшер хлопотал над поручиком Ковалевым, а солдаты поднимали очухавшегося Карновича.

— Ну что поручик? — сокрушенно спросил Горецкий.

— Ничего, мужчина он крепкий, рана заживет, вскоре будет как огурчик.

— За это я его и выбрал, — Горецкий снял пенсне и протер переносицу. — Неудобно перед человеком, пострадал ни за что. Видно, врасплох его Карнович застал, а я-то думал, что он сумеет удар отбить… Вижу, Борис Андреич, что хотите объяснений, — обратился он к Борису, хотя тот стоял молча. — Сейчас все разъясню, вот только с этого иуды допрос снимем…

Карнович уже пришел в себя. Он стоял между солдатами и злобно косился на Бориса.

— Ничего я вам не скажу, — воскликнул он истерическим высоким голосом.

— Скажете, милейший, скажете, — в голосе Горецкого под наигранно дружелюбной интонацией звучал металл. — Посидите сутки в камере без кокаина — все скажете.