Батумский связной

Карнович грязно выругался.

— Вас ведь, Карнович, турки, верно, на кокаин и купили? Вы ведь русский человек с католическими шляхетскими добавками, никаких мусульманских корней не имеете, следовательно, возможны или — деньги, или — шантаж. Или — наркотики… Уведите его! — обратился он к солдатам. — Да как следует обыскать, чтобы никакого кокаина в камеру не пронес!

Солдаты с Карновичем двинулись к двери, но на пути у них стоял Борис.

— Моя бы воля, — сказал он Карновичу, усмехаясь, — я бы тебе и воды в камере не давал, но господин подполковник гуманист, на такое не пойдет. А так бы быстрее дело вышло…

— Мало я тебя на допросе бил, — прошипел Карнович, — нужно было вообще изувечить.

— А ты, борода, — обратился Борис к одному из солдат, узнав в нем своего знакомого — вредного Митрича, — головой ответишь, если арестованный сбежит или что в камере над собой сделает. Ремень у него отобрать, шнурки от ботинок и все такое прочее. Если что не так — своими руками тебя расстреляю…

— Слушаюсь, ваше благородие! — рявкнул Митрич, скосив глаза на Горецкого.

Тот молча кивнул, подтверждая слова Бориса.

— Однако, — проговорил он, когда солдаты увели Карновича, — обещания, голубчик, нужно выполнять. Если что не так, придется вам с этим солдатиком разбираться.

— Бросьте, подполковник, эти интеллигентские замашки, — разозлился Борис. — Вам нужно быстрее с этим делом покончить, а вы тянете, сутки ждать собираетесь.

— Не думаю, — невозмутимо ответил Горецкий, — что Карнович протянет сутки, он и нескольких часов без кокаина не протянет. Так что вечером мы сможем задать ему все интересующие нас вопросы.

Кабинет Горецкого опустел, Борис остался с глазу на глаз с Аркадием Петровичем. Он поглядывал на подполковника, который, в свою очередь, задумчиво разглядывал карту дислокации войск. Наконец, прервав затянувшееся молчание, Горецкий заговорил:

— Открытое письмо, которое вы привезли, — это, выражаясь юридическим языком, — косвенная улика. Строго говоря, она ничего не доказывает. Да, почерк, безусловно, Карновича, но содержание письма совершенно безобидно — возможно, и правда какая-нибудь графиня прибыла третьего и скончалась от инфлюэнцы. В Крыму сейчас собрался такой человеческий муравейник, что уследить за всеми затруднительно. Посему единственной возможностью уличить Карновича было — заставить его раскрыться, выдать себя самому. Впрочем, с ним это проще, чем с кем-нибудь другим. Он — кокаинист, поэтому вполне собой не владеет, неуравновешен, легко срывается. На это и был мой расчет.

— А для чего вы пригласили поручика Ковалева?

— Это — психология, дорогой мой, важнейшая наука для человека, имеющего дело с раскрытием преступлений… А мы ведь с вами — юристы, значит, к раскрытию преступлений причастны.

— Сейчас, в такое время… — начал Борис недовольно, но Горецкий быстро прервал его:

— Преступления, голубчик, совершаются всегда, и в такие роковые моменты истории их становится только больше — люди, к сожалению, таковы, что если за ними не присматривает строгий городовой с шашкой, они проявляют худшие стороны своей натуры… Поэтому сейчас тоже нужно бороться с преступлениями. Кроме того, во времена гражданской смуты происходят такие преступления, которые редки в мирной жизни. Например, предательство, шпионаж в обычные времена — явление возможное, но исключительное, а нынче они происходят сплошь и рядом.

— Так вы начали о психологии, — напомнил Борис из вежливости, чтобы поддержать разговор, который, откровенно говоря, продолжать ему совсем не хотелось.

Ему хотелось поскорее допросить штабс-капитана Карновича, выяснить, как и зачем он убил Георгия Махарадзе и куда он дел проклятый список турецких агентов. Если Карнович успел список уничтожить, а скорее всего так и есть, то ему, Борису, наплевать. Он получит от Горецкого паспорт и какую-нибудь бумагу, чтобы не трогала его контрразведка в дальнейшем, а там уж — прощайте, господин подполковник!

— Да, голубчик, — ответил Горецкий, не замечая, а скорее всего, делая вид, что не замечает недовольства Бориса. — Я пригласил поручика Ковалева, чтобы отвлечь Карновича, притупить его внимание, дабы неожиданность обвинения резче ударила его по нервам, заставила поддаться первой, импульсивной реакции. Чуть всю операцию мне этот Ковалев не провалил — с виду сильный, крепкий мужчина, а едва не позволил Карновичу бежать, свою даже голову не уберег. Распустились тут от спокойной жизни, их бы на фронт, сразу бы реакция стала отличная… Хорошо хоть вы, Борис Андреич, вовремя подоспели и очень мне помогли…

"Нарочно льстит, — сообразил Борис, — он бы и сам с Карновичем справился, а если бы не справился, то все равно тому бежать некуда — кругом офицеры, до выхода бы не успел добраться. Привечает меня господин подполковник, зачем-то я ему нужен”.