Батумский связной

— Ну, если вы так ставите вопрос… Пожилой, с усами — Фаддей Борисович, — работает в моей фирме сорок пять лет. Когда он начинал, я был ещё мальчишкой. Мой покойный отец очень ценил Фаддея, и я его тоже очень ценю. Правда, сейчас он начал понемногу сдавать, но это строго между нами… На мое счастье, весной ко мне вернулся Арсений…

— Этот брюнет с костылями — Арсений?

— Да, его изувечили махновцы. Он замечательный мастер, такие, как он, рождаются раз в двадцать лет. Он ещё молод, в Москве работал у меня, но недолго, в революцию исчез, ну, тогда все куда-то пропадали, можно сказать, вся жизнь куда-то пропала. А весной он появился здесь, в Крыму, и я с радостью взял его мастером. Руки у него золотые, и глаз отличный.

— А подмастерья не могли бы распилить драгоценный камень?

— Нет, — Серафимчик энергично мотнул головой, — ключи есть только у мастеров, и кто-нибудь из них всегда присматривает за тем, что делается в мастерской. Сами понимаете, время сейчас опасное, доверять особенно никому нельзя, да ещё в моем деле… Так вот я вам говорю: если такую работу действительно могли сделать, то это либо Фаддей Борисович, либо Арсений.

— А где живут ваши мастера?

— Здесь же, при магазине, у каждого своя комната.

— Не замечали ли вы у них каких-либо сомнительных знакомств?

— Что вы, что вы, господин подполковник! Я не потерпел бы такого. Фаддей Борисович — человек старый, чрезвычайно религиозен; Арсений же, как видите, инвалид — куда ему на своих костылях! Он из своей комнаты да из мастерской почитай вообще не выходит.

Глава двенадцатая

Он славил твердость и застои

И мягкость объявлял в запрете

Б. Пастернак. “Высокая болезнь”

С утра Борис опять разоделся щеголем и вышел на прогулку Он зашел в кондитерскую “Бликнер и Робинзон” на Итальянской, что рядом с ювелирным магазином Серафимчика, выпил там кофе и съел два приторных пирожных.

Выйдя на улицу и обводя рассеянным взглядом витрины, он заметил в одной из них отражение молодого человека, хоть и одетого в европейское платье, но явно татарской наружности Само по себе это не вызвало бы у Бориса никаких подозрений, если бы он не вспомнил, что видел уже этого молодого человека один раз вчера возле гостиницы Совершенно очевидно, что Вольский приставил к нему наблюдателя, а поскольку людей в его организации немного (много людей в таком опасном деле, как незаконный вывоз бриллиантов, использовать никак нельзя — не будет соблюдена секретность, обязательно просочатся какие-то сведения), то Борис вычислил наблюдающего за ним очень скоро, да тот не очень-то и таился.

Борис пошел дальше в направлении салона и встретил баронессу Штраум, не доходя до места два квартала. Баронесса, вся в белом, была хороша. Она обрадовалась Борису, словно старому знакомому, и протянула для поцелуя руку. Они уселись на скамейке в тени большого ореха, и баронесса отдала Борису его новый паспорт. В паспорте Борис значился коммерсантом из Одессы и имел фамилию Жалейко.

— “Пестель” отбывает послезавтра, — осторожно начал Борис.

— Да-да. Вы получите камни послезавтра перед отплытием Вольский считает, что ночевать с ними в гостинице опасно.

— Он абсолютно прав, — согласился Борис.

Он проводил свою спутницу до салона и вернулся в гостиницу, где уже поджидал его Саенко, пробравшийся в его номер тайком, с помощью знакомого мальчишки, что на кухне драил котлы и убирал мусор.

— Аркадий Петрович велел идти вам в слободку, Марфа Ипатьевна вернулась.

Опять Борис переоделся попроще, описал Саенко молодого человека, что следил за ним по поручению Вольского, и спустился по лестнице Саенко взял свой короб, припрятанный в укромном месте с помощью все того же кухонного мальчишки, открыто вышел из дверей гостиницы и направился прямо к молодому татарину, который стоял напротив, в тенечке, и делал вид, что внимательно читает “Симферопольский курьер” Саенко поставил тяжелый короб чуть не на ногу татарину, правильно рассудив, что тот не станет скандалить, чтобы не привлекать к себе внимание. После этого Саенко утер обильный пот со лба, встал так, чтобы заслонить от обзора читателя “Симферопольского курьера” двери гостиницы, и вступил с ним в долгий и обстоятельный разговор, то есть так повел дело, что не ответить ему было невозможно. Это дало Борису время выскользнуть из дверей гостиницы незамеченным.

В слободу он поспел к обеду. Марфа Ипатьевна накрывала на стол Была она, как обычно, в темном ситцевом платье, но голову покрывал сегодня яркий цветастый платок.

— Что, Марфа Ипатьевна, погадали на короля? — вполголоса спросил Борис, заглядывая в кухню.

— На всех погадала, — смеясь, ответила хозяйка, но в глазах её мелькнула затаенная грусть, — все про вас теперь знаю.

— Ну и что нас всех ожидает?

— Ожидает вас поздняя дорога и казенные хлопоты. Про тебя точно не знаю, а про него, — она кивнула на дверь комнаты, — уверена.

— Хорошая гадалка оказалась? Мне бы кто на сестру мою погадал — жива ли?