Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Академия надписей: Мандельштам и Лившиц

И. Т.: Опять у нас, Борис Михайлович, поэты идут парой.

Б. П.: Мандельштам бы сказал – двоицей. И. Т.: Или двойчаткой.

Б. П.: Да, это характерно для его творчества поэтического: он часто не мог закончить стихотворение, поставить точку – из него, из этого стихотворения, росло второе, а то и третье. Особенно к концу его жизни и работы это у него происходило, в Воронежских стихах.

И. Т.: Но не только. Есть у Мандельштама один знаменитый пример – два его стихотворения про сеновал и звезды. Каждое из них по отдельности – не до конца понятно, а в соединении становятся ясными. Он их в книге как раз вместе и поставил.

Я не знаю, с каких пор
Эта песенка началась —
Не по ней ли шуршит вор,
Комариный звенит князь?
Я хотел бы ни о чем
Еще раз поговорить,
Прошуршать спичкой, плечом,
Растолкать ночь, разбудить.
Раскидать бы за стогом стог,
Шапку воздуха, что томит;
Распороть, развязать мешок,
В котором тмин зашит.
Чтобы розовой крови связь,
Этих сухоньких трав звон,
Уворованная нашлась
Через век, сеновал, сон.

Б. П.: Читатели недоумевали, даже такие всепонимающие, как Ю. Н. Тынянов. Но взглянув в низ страницы, видели продолжение, и все вставало на место:

Я по лесенке приставной
Лез на всклоченный сеновал,
Я дышал звезд млечной трухой,
Колтуном пространства дышал.
И подумал: зачем удить
Удлиненных звучаний рой,
В этой вечной склоке ловить
Эолийский чудесный строй?
Звезд в ковше медведицы семь.
Добрых чувств на земле пять.
Набухает, звенит темь
И растет и звенит опять.
Распряженный огромный воз
Поперек вселенной торчит.
Сеновала древний хаос
Защекочет, запорошит…
Не своей чешуей шуршим,
Против шерсти мира поем.
Лиру строим, словно спешим
Обрасти косматым руном.
Из гнезда упавших щеглов
Косари приносят назад, —
Из горящих вырвусь рядов
И вернусь в родной звукоряд.
Чтобы розовой крови связь
И травы сухорукий звон
Распростились одна – скрепясь,
А другая – в заумный сон.

И. Т.: Эти стихи любил и выделял у Мандельштама Маяковский.

Б. П.: Понятно почему, тут такой футуристический рваный ритм. У Мандельштама у самого раннего подобный ритм встречался, еще в 1911 году: «Сегодня дурной день,/ Кузнечиков хор спит,/ И сумрачных скал сень / Мрачней гробовых плит». Но вернемся к «Сеновалу». Второе стихотворение все поставило на места: в звездную ночь поэт влез на сеновал. И отсюда пошло уподобление сена и звездного неба. Так Большая Медведица стала громадным возом, стоящим посреди неба. Путаница сена и метафорически родная путаница звезд, еще не вставших в стройный ряд в сознании поэта. Но он и не хочет их астрономически выстраивать, ему дорого это уподобление живого хаоса сеновала и неба. Небо становится чем-то хозяйственно близким, домашне интимным – как сено. А тут еще комариный звенит князь, и звезды тоже звенеть начинают: как же им не звенеть, они ж золотые! Стихи возникают как внутренне организованный хаос, вернее хаос претворяется в строй, – а это и есть стихописание, это и есть поэзия. Люди понимающие знают: в стихах, в настоящих стихах, все равно всему. Стихотворение, опус – это организация целого, или даже так – целостная организованность. В любом стихотворении поэт хочет представить мир, весь мир.