Бедные углы большого дома

Женщина отъ чего-то захихикала. Порфирію стало гадко, а въ голов, между тмъ, промелькнула мысль: авось, привыкну! Поздно вечеромъ вернулся онъ домой и легъ спать. На слдующій день, — это было воскресенье, — онъ снова видлся съ Богословскими и пошелъ посмотрть на бывшую въ дом покойницу, словно желая убдиться, можетъ ли онъ сдлаться читальщикомъ. Покойница эта была Скрипицына. Здсь онъ встртилъ Варю, разговаривавшую съ нмкою. Порфирій вспомнилъ встрченную имъ вчера у Богословскаго женщину и не удержался отъ вмшательства въ дло, отвелъ Варю, отъ нмки. Этимъ онъ возобновилъ или, лучше сказать, началъ знакомство съ Варею, такъ какъ они почти забыли другъ друга въ послдніе два года. Оба они изъ дтей превратились въ молодыхъ людей: она сдлалась двушкою, готовою идти хоть подъ внецъ, у него пробивался тонкій пухъ надъ верхней губой. Изъ квартиры Скрипицыной онъ пробрался домой въ свою каморку и сталъ связывать нкоторыя изъ своихъ вещей. Мысль объ оставленіи родного гнзда не покидала его. Юность, самонадянность, чуткость къ обидамъ, — все вмст толкало его отсюда, а вра, въ свои еще неиспытанныя, но свжія силы обольщала надеждой на будущее, на возможность бороться съ судьбой. Но куда идти? Все чужія, незнакомыя, непривтливыя лица. У Богословскихъ грязь… Что-жъ, что грязь? Надо испытать, перенести все. Узелокъ былъ связанъ. Порфирій осмотрлъ свою каморку и вздохнулъ. Тутъ пережилось не одно горе, были и счастливые часы… Вотъ на стн, надъ постелью, выцарапанъ какой-то стишокъ, сочиненный въ день рожденія матери самимъ Порфиріемъ въ подраженіе Кольцову; вотъ комодъ съ замыкающимися ящиками, подаренный тоже матерью, здсь прятались отъ меньшихъ братьевъ и сестеръ любимыя книги, картинки, купленныя на деньги матери, и все это связано съ ея именемъ, съ ея любовью. И вдругъ бросить ее, бросить въ воскресный вечеръ, когда она, врно, сидитъ у огня и ждетъ сына! Нтъ, нтъ, это. невозможно! Порфирій бросился въ комнату, гд обыкновенно сидла, мать, и, отворивъ двери, остановился на порог. Мать, спокойная, кроткая, сидла у огня; у ея ногъ играло двое дтей, третій ребенокъ спалъ на колняхъ.

— А я все тебя: поджидала, — проговорила она, не поворачивая головы и узнавъ сына по: походк. — Я придумала, какъ устроить дло. Все пойдетъ хорошо.

Порфирій съ поникшей головой и опущенными глазами приблизился къ ней и остановился передъ нею, спиной къ огню, такъ что она почти не могла разсмотрть его лица.

— У меня есть деньги, — продолжала она. — Я ихъ копила для всхъ васъ. Теперь я пущу ихъ въ оборотъ, открою магазинъ, стану платья шить на заказъ. Ты будешь жить и учиться на мои деньги. Вдь теб тяжело оставить гимназію?

— Я бы и не оставилъ ее! Никогда, никогда не оставилъ бы! — вырвалось восклицаніе у сына.

— Такъ ты, врно, тоже придумалъ что-нибудь, — просто замтила мать. — Скажи, что? Можетъ-быть, по-твоему удобне сдлать…

Сынъ еще ниже опустилъ голову и молчалъ.

— Что же, голубчикъ? — подняла мать на сына свои глаза.

— Матушка, я уйти хотлъ, — опустился онъ на колни передъ нею и положилъ свою голову около спавшаго на ея рукахъ ребенка.

— Дитя, дитя! — проговорила мать, и въ ея глазахъ сверкнула слеза.

Наступило продолжительное молчаніе.

— А еще меня училъ, — улыбалась черезъ нсколько минутъ мать. — Хорошъ учитель, бжать хотлъ! Кто же бы съ ученицей-то остался? Что бы она стала безъ тебя длать?..

— Нечему мн тебя учить, — прошепталъ сынъ, все еще не отнимая головы отъ колней матери.

Воскресный вечеръ шелъ къ концу. Мать и сынъ вели серьезные разговоры. Они впервые сознавали, что они, словно по ошибк, заброшены въ этотъ домъ; что она не похожа на жену, а онъ не похожъ на сына портного; что они стоятъ выше; что ихъ подняло что-то надъ этой сферой самодурства, пьянства, торгашества, черствой мщанской морали и мщанскихъ наслажденій. Они поняли, что они стоятъ не въ отношеніяхъ матери и сына, но въ отношеніяхъ брата и сестры, испытавшихъ одно и то же общее горе, общія притсненія и общія радости. Они были вполн счастливы и даже не подозрвали, что это счастье будетъ смшно людямъ, что оно погибнетъ или, по крайней мр, его будутъ стараться губитъ люди въ чаду своихъ глубокихъ соображеній. Вечеръ кончился. Порфирій вошелъ въ свою каморку и осмотрлся, какъ будто онъ вернулся сюда посл десятилтняго отсутствія, и каждая вещь здсь казалась ему теперь еще миле, еще дороже, чмъ прежде; онъ впервые понялъ, что значитъ родное гнздо.

На слдующій день онъ зашелъ къ Ардальону.

— Вонъ ты съ Варькой всякій день раскланивался въ окно, — сказалъ онъ пріятелю:- а что бы теперь пройти въ ней, да помочь ей. Ее вонъ нмка къ себ жить сманиваетъ.

— Какая нмка? — спросилъ Ардальонъ.

Порфирій началъ разсказывать. Ардальонъ ничего не понималъ.

— Эхъ ты, младенчество горемычное, — промолвилъ Порфирій.