Бедные углы большого дома

Нечего говорить, какъ обрадовалась Игнатьевна новымъ жильцамъ, какъ она выгнала съ позоромъ и свойственнымъ ей озлобленіемъ изъ комнаты Семена Мартыновича худо платившую за помщеніе жилицу, какъ маіорская дочь говорила вызжающей жилиц, что «ужъ, конечно, пріятне жить съ образованными людьми, чмъ съ какой-нибудь мщанкой», а Акулина Елизаровна, какъ только взглянула на Ольгу Васильевну, такъ тотчасъ же и прослезилась и прошептала: «Награди ее, Господи, за благодянія!» Все это было въ порядк вещей и объясненій тутъ не нужно. Началась новая жизнь въ феодальномъ государств. Съ утра до вечера шли тамъ разговоры о предшествовавшихъ событіяхъ, разсужденія о будущемъ, въ комнат капитанши сталъ чаще появляться Ардальонъ, прежде проводившій многіе часы у товарищей; въ комнат маіорской дочери чаще раздавались французскія слова въ род «драпиры» и даже если подавались хорошія булки, то маіорская дочь громогласно объявляла, что он настоящій «при-фиксь». Гувернантка очень уставала отъ бготни на уроки, но ни разу не явилась она домой съ угрюмымъ лицомъ и при вход въ феодальныя владнія уже въ первой комнат на ея губахъ появлялась ея добродушная улыбка, потому что изъ третьей комнаты уже слышался тихо напвающій какую-нибудь псню голосокъ Вари, и молодое существо, заслышавъ скрипъ двери, бжало навстрчу къ своему врному другу-Трезору.

— Не смйте, не смйте сами шляпки снимать, я васъ раздну, — суетилась Варя около Трезора, развязывая ленты шляпки. — Вотъ такъ, садитесь, я все уберу.

— Да я не устала, — говорила съ улыбкой Ольга Васильевна.

— Устали! Устали! — кричала Варя, усаживая Ольгу Васильевну, прибирая ея вещи и поминутно выбгая въ кухню, чтобы поторопить Игнатьевну, приготовлявшую чай. Молоденькая хозяйка то забывала подать себ чашку, то наливала сливокъ вмсто чаю, то вмсто сахару клала сухари, начинался хохотъ, звонъ серебристаго молодого голоса проносился черезъ вс ленныя владнія, и ихъ обитательницы оживлялись, смялись, говорили: «Ай-да молодая хозяйка, хорошо хозяйничаетъ!» А Варя иногда звала ихъ, по желанію Ольги Васильевны, къ себ и тоже поила чаемъ. Шли безконечные разговоры, совщанія, призванія, и вечеръ летлъ быстро.

— Да вотъ скоро мн безъ Ардальоши придется жить, выйдетъ онъ черезъ годъ изъ емназіи, студентомъ будетъ, разъдемся, — жалобно говорила Акулина Елизаровна.

— Отчего же вамъ и тогда не жить вмст? — удивлялась Ольга Васильевна.

— Гд мн, вдь я неблагородная! Товарищамъ неловко будетъ къ нему ходить.

— Да почему вы считаете себя неблагородною, вдь вы капитана жена?

— Да-съ, это точно, что мой мужъ капитанъ былъ, царство ему небесное, а я-то неблагородная… Ужъ и какъ это я замужъ-то за него, моего голубчика, вышла, — сама по сію пору не знаю! — предавалась грустнымъ воспоминаніямъ капитанша. — Жили мы это съ покойницей-матушкой въ бдности, семья была большая, дти малъ-мала-меньше, вотъ я однажды по мщанству да по бдности и мою полы, — вдругъ дверь настежь, гляжу — офицеръ въ дверяхъ. Молода я была, платьишко подобрано, прости Господи, мочалка въ рукахъ, — покраснла я. Оно, знаете, трудиться Богъ веллъ, а вотъ покраснла-таки тогда, гршница! «Кого вамъ?» спрашиваю офицера. — «Не здсь ли, говоритъ, Мухраковы живутъ?» — «Здсь», отвтила я-то. — «А вы, врно, Акулина Елизаровна?» спрашиваетъ онъ. — «Да-съ,» отвчаю я, да платьишко обдергиваю. — «Ничего, ничего, говоритъ, не стыдитесь, трудиться не стыдно… Я это, знаете, только потому зашелъ, что вы мн понравились. Хотите выйти за меня замужъ?» — Какъ онъ сказалъ это, я такъ и залилась слезами, представилось мн, что онъ шутитъ надо мной, а вдь что-жъ, если бъ и пошутилъ? не барыня была! Я бжать, онъ за мной въ комнату… Помяни его Господи во царствіи Твоемъ! — слезливо произнесла капитанша и утерла набжавшую слезу.

— Ну, и что же? — полюбопытствовала Ольга Васильевна

— Повнчались, — въ раздумья отвтила Акулина Елязаровна.

— И счастливо вы жили, любилъ онъ васъ?

— Какъ же-съ, вдь онъ благородный былъ… Вотъ теперь тоже и Ардальоша благородный, пошли ему Господи счастья! А я что? — кое-какъ вкъ доживу…

— Такъ-то вамъ весь вкъ и пришлось трудиться?

— Что-жъ, мое дло такое, мн не привыкать, вотъ дай Богъ, чтобы Ардальош-то не пришлось чернаго дла длать, онъ не мн чета.

— Ну, авось еще будетъ счастливъ и васъ осчастливить, будете въ довольств съ нимъ жить…

— Ни, ни, ни, что вы! Мн ничего не надо! Да я на него изъ-за уголка смотрть буду, когда онъ на службу станетъ ходить. Что я срамить его, что ли, буду своимъ холопствомъ? Какая же я посл этого матъ ему буду?

— На боковую, однако, пора, — говорила Игнатьевна, когда сумерки вечера смнялись полумглою лтней ночи. — Благодаримъ за угощенье.

— Къ заутрени завтра далъ бы Господь не проспать, — крестилась Акулина Елизаровна.