Бедные углы большого дома

— Видно, и кошк поклонишься иногда въ ножки, — усмхнулся отецъ. — Нтъ, братъ, довольно учености набираться, умъ за разумъ зайдетъ. Посмотри-ка на нашихъ ученыхъ купчиковъ, все пьяницы; что отцы нажили, то они прожили. Сволочь!.. Теперь ты можешь у меня дломъ заняться, а мн другихъ дтей грамот обучить надо.

— Я буду ихъ учить, только платите за меня, — просилъ Порфирій. — Я все готовъ длать.

— Смшной ты человкъ! Много ли времени будетъ у тебя оставаться отъ ученья на дло и за что же я тратиться буду?

— Да вдь я же буду учить дтей, книги вамъ вести…

— Ну, эти дла и за харчи всякій согласятся вести, — усмхнулся отецъ. — Махни я рукой, такъ студентишки-оборванцы сотнями набгутъ, сть-то и имъ, чай, хочется. А ты, баринъ, больно дорого свой трудъ цнишь… Тебя, пожалуй, и одвать надо?

Началась одна изъ страшныхъ, скорбныхъ сценъ. Поднялась грязь упрековъ, воспоминаній, обличеній и брани. Насмшки отца и дкія фразы юноши-сына слились въ одинъ какой-то адски-мучительный и безобразный по своей безчеловчности хоръ.

— Такъ живите же вы одни со своими деньгами; я найду гд-нибудь кусокъ хлба, — воскликнулъ сынъ.

— Не видалъ я что-то, чтобы хлбъ на улицахъ валялся, а впрочемъ, поищи, баринъ, можетъ, ты и счастливый, — усмхнулся отецъ.

— Да ты лучше избилъ бы меня, чмъ издваться надо мною! — вырвался стонъ изъ груди сына.

Глаза отца сверкнули на мигъ и потухли снова.

— Зачмъ бить, Порфирій; вольному водя, спасенному рай… Хочешь особнякомъ жить — живи; придешь ко мн — милости просимъ… Ты вотъ теперь все кулаки сжималъ, а ты кулакомъ стны не прошибешь, ты проси; знаешь: просите и дастся вамъ!

— Онъ и просилъ тебя, Александръ Ивановичъ, — послышался неожиданно женскій голосъ. — Только если кулакомъ стны не прошибешь, такъ и просьбой не много изъ нея сдлаешь… Стыдно теб, да и грхъ…

Упрекъ бьылъпроизнесенъ ровнымъ, тихимъ голосомъ, но Александръ Ивановичъ поблднлъ.

— Сынъ горячъ, но тебя не ударитъ, — продолжала жена все тмъ же тономъ. — А вдь ты, когда горячъ быкъ, такъ ты людей въ гробъ заколачи…

— Полно, Глафира Николаевна, что про старое говорить, — торопливо перебилъ Александръ Ивановичъ. Его, точно каленое желзо, жгли простыя слова жены и ея убійственно спокойный тонъ. — Я не могу заплатить за него, потому что другихъ дтей обучать надо. Или теб эти не милы, только онъ милъ?

— Ты вдь и не думаешь этого, — просто отвтила жена.

Мужъ отвернулся. Порфирій вышелъ изъ комнаты, махнувъ рукою. Порфирій пошелъ къ инспектору гимназіи спросить, не можетъ ли тотъ, доставить ему уроковъ. Инспекторъ любилъ Приснухина, но помочь ему не могъ: уроковъ не было на примт. Инспекторъ общалъ доставить ихъ своему любимцу зимою, а теперь предложилъ написать письмо къ его отцу и усовстить врага.

— Нтъ, не пишите; онъ только осметъ васъ, — отвтилъ Порфирій.

— Какъ осметъ? — изумился инспекторъ.

— Да такъ; скажетъ, что на чужія деньги у всхъ глаза горятъ, что въ чужомъ карман вс считать умютъ.

Инспекторъ задумался и общалъ хлопотать, чтобы Порфирія по бдности избавили отъ взноса платы. Возвращаясь домой, Порфирій встртился съ отставнымъ дьячкомъ-читальщикомъ, читавшимъ псалтырь и надъ тломъ Семена Мартыновича. Юношу озарила какая-то мысль.

— А что, взяли бы вы меня къ себ, если бы я сталъ пть въ хор вашего сына или читать съ вами по покойникамъ? — спросилъ онъ.

— Отчего не взять, — отвтилъ дьячокъ. — Сходи, поговори съ Васькой.

Порфирій пошелъ къ Васьк, къ сыну дьячка, регенту пвчихъ, нанимавшихся къ кому угодно на свадьбы и на похороны и пвшихъ въ одной изъ ближайшихъ отъ «большого» дома церквей. Квартира регента Богословскаго находилась на чердак. Тамъ Порфирій засталъ юнаго хозяина, какую-то отвратительную женщину и водку; въ углу, свернувшись клубкомъ, спалъ на дырявой шинелишк одинъ изъ маленькихъ пвчихъ и изрдка почесывался, вроятно, обороняясь отъ клоповъ. Регентъ былъ полупьянъ. Объясняться было почти невозможно, но надежда на принятіе въ число пвчихъ была, такъ какъ хозяинъ радушно предложилъ гостю водки и, хлопнувъ его по плечу, сказалъ:

— Поступай-ка, братъ, къ намъ въ хортъ. Ты вдь лихо поешь!.