Бег

По мне видно, что я парень нормальный! Вот как! Слава Богу! Аж закололо внутри.

— Фу, блять! Я думал нам пизда! — выругался в сердцах Ромка. — Нам еще один пост, но там мои знакомые стоят.

Вот и Макеевка. Хоть грязная, буквально вонючая, из-за двух коксохимзаводов, но родина. На въезде в город — железнодорожный вокзал. Я прошу Рому, свернуть и проехать мимо него.

* * *

(Этап Донецк — Горловка. 13 января 2013)

Ночь. Нас перегружают с воронка в прицепной вагон. До Горловки с Донецка поедем на поезде. Зима, лай собак, всё как в фильмах про ГУЛАГ и Сталина. Конвой кричит фамилию, имя, отчество, ты отвечаешь статью и срок: «Татарский!» — «187, часть 3,8 лет» — «Иванов!» — «115, часть 2, 15 лет» — «Петров!» — «185, часть 3, 4 года».

Зэк-вагон по типу обычного плацкарта, только кубрик закрыт решеткой и нет боковых мест. Еще на второй полке откидывается большая фанерная площадка и можно лечь. В решетке кормушка. Кто едет до Харькова (не дай Бог), того кормят. Нам тоже досталось немного жареной мойвы и хлеба. Проблема только с водой и туалетом: конвой по твоему желанию выводить не будет. Мы почему-то стоим сорок минут на станции в Макеевке. Окна только в коридоре вагона, они не закрашены в верхней части. Со второй полки я вижу надпись «Макеевка». Говорили, что к «Евро 2012» его как-то сделали по-особенному, но, оказывается, всё осталось по-прежнему. Я увижу этот город не скоро…

Давно я не был на вокзале. Нахлынули воспоминания.

Дедушка, его звали РИМ (Революционный Интернационал Молодёжи — Прим. а.), оставил меня в машине на вокзальной стоянке и ушёл за билетами. Мне 3 года и сидеть было скучно, я ушел и потерялся. Случайно подошел к какому-то мужику и спросил, не знает ли он моего деда. Слава Богу, мужик оказался его товарищем. Это было последнее лето с дедушкой. Он умер в шахте в марте 86-го…

В детстве мне нравилось смотреть на поезда: была в них какая-то мощь, романтика дороги. Отец водил меня на вокзал, и я считал вагоны. Меня это очень увлекало. Люди в вагонах, мне казалось, должны быть очень счастливы, что куда-то едут.

Начались 90-е. Мама ездит в Ростов и Таганрог за сигаретами, шоколадками, а туда везет сервизы; отец работает на шахте, но там не платят. Уходить со «стабильной» работы многие боятся, нужен стаж (Вспомнилась поговорка одного товарища-армянина: «Русские работают за стаж, а армяне за деньги»). Мы встречаем маму — поезд с Ростова приходит вечером — по дороге на вокзал мы обсуждаем новости с чеченского фронта. Тогда никто не смотрел украинские телеканалы: только местные («Том и Джерри», боевики, песни на заказ) или российские. Отец говорит, что по новостям врут, рассказывая, что в Чечне всё идёт по плану — на самом деле наша армия буксует под Грозным. Я психую и пытаюсь доказать, что это не так. Тогда я не мог поверить, что Русская Армия может буксовать. Тянем домой сумки с товаром пешком: транспорт не ходит. Каждый раз я удивляюсь, как мама там, в Ростове, тащит их одна. Я везу «кравчучку» (Тележка — Прим. а.) — Первый Президент Украины обессмертил себя хоть в этом. Мама каждый раз рассказывает ужасы про рэкет, таможню, кражи, как залезала в поезд через окно, как срывали стоп-кран, когда подруга опаздывала, еще рассказывает, что в России люди живут лучше, чем мы, а раньше было наоборот… Она устала и постарела за это время. Помню, как-то мама взяла меня торговать на вокзал в Иловайск в 93-м. Бабушка была в шоке: внук вырастет торгашом! Это стыд и позор! В Иловайске, когда приходит российский поезд, надо было подбегать к дверям вагона и кричать: «Сыр! Колбаса!», — перекрикивая конкурентов и продавцов другого товара. Я был стеснительный и кричал очень тихо. Еще надо было остерегаться вокзальных ментов.

Много людей, почему-то в основном женщины, ездило в Ростов и Москву «челночить». Так их и называли — челноки. Нередко кто-то пропадал без вести: мобилок не было, уехала и пропала. Чья-то мать, жена, дочь. Это были «свободные 90-е», по которым ностальгирует разная пиздота.

* * *

Затем едем сразу на кладбище. Отец умер, когда я сидел. Буквально накануне всех событий. Мой папа гордился бы мной: я пошёл воевать и не просто куда-то в далёкую страну, а защищать Родину. Отец обычный шахтёр, но воин по духу, готовил меня с детства к войне. Стоя у его могилы, те слабые внутренние сомнения насчет того, что, может, стоит зашариться и не воевать, были окончательно задавлены.

«Ты хотел, чтоб я был военным. Я им стал. Сейчас я в штатском, я сбежал с Горловки. Не знаю, как бы ты к этому отнесся…» — вёл я немой разговор у могильного креста.

Мы проезжаем мимо тех святых для меня мест, что зовётся Родиной. Хмельная балка. Сюда с отцом на пробежку выходили, костёр палили. Всегда тут отмечали майские праздники, малыми бегали играть в войну, катались зимой на горках, гуляли с девчонками, дрались… Тут меня и «приняли» почти три года назад. Помню ещё, что менту кто-то звонил, и у него на телефоне играла мелодия из телепередачи «Криминальная Россия». Надо ж такое…

* * *