Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг.

«Эта идея доверия стоит за пределами частного закона, за пределами любого единственного в своем роде положительного юридического предписания. Никакая правовая система, которая заслуживает такого благородного имени, не может существовать без этого принципа. По этой причине законодательный орган не должен использовать свою власть для того, чтобы мешать действиям, которые настоятельно требуют доверия. Был бы нанесен серьезный урон престижу режима и чувству справедливости, если бы кто-нибудь, основывая свое требование на новом законе, проиграл бы свое дело в суде, потому что его ссылка на закон нарушала бы доверие».[872]

Они тогда заявили, что должник, который основывал свое требование на чрезвычайном указе о налогах, проиграл бы его дело, потому что его иск против кредитора был бы безнравственным.

Невыраженное естественное право приходилось применять без ограничений и задержек. Период с 1918 по 1932 г. характеризовался почти универсальным одобрением доктрины свободного усмотрения (freirechtsschule), разрушением предсказуемости и рациональности закона, ограничением системы договоров (замененной частично идеей командования), победой правовых стандартов поведения над истинными правовыми нормами. Правовые стандарты поведения изменили всю правовую систему. Они давали судье крайне широкие полномочия принимать решения по своему усмотрению, и они разрушили черту между судебной властью и администрацией настолько, что административные политические решения приняли форму нормальных судебных решений.

Правовые стандарты поведения помогали монополистам. Индивидуальная норма предсказуема для монополиста, потому что он достаточно силен, чтобы обходиться без формальной рациональности. Мало того, что рациональный закон является для него ненужным, часто он представляет собой оковы для полного развития его производительных сил или, еще чаще, для ограничений, которых он может желать; рациональный закон, в конце концов, помогает слабым. Монополист может обойтись без помощи судов, так как его возможность командовать является удовлетворительной заменой. Его экономическое могущество позволяет ему навязывать свои желания потребителям и рабочим даже в рамках формы договора. Стандартные монополистические договоры перекладывают все мыслимые риски на потребителя, который должен выполнять все обязательства закона.

Национал-социализм полностью разрушает всеобщий характер закона, а вместе с ним независимость судебной власти и запрет на обратное действие закона. Правовые стандарты поведения приобретают гораздо большее значение, чем прежде, потому что даже ограничения, установленные парламентской демократией против требований монополии, даже такие недостаточные, какими они, возможно, были, были убраны. В силу самой своей неопределенности правовой стандарт поведения служит тому, чтобы привести предшествующее национал-социализму право в соответствие с требованиями новых правителей. Национал-социализм постулирует полное подчинение судьи закону, но стандарты поведения позволяют ему вводить политические элементы даже тогда, когда они находятся в противоречии с позитивным законом. «Принципы национал-социализма имеют прямое и исключительное значение для применения и административного исполнения общих стандартов поведения судьей, прокурором или преподавателем права».[873] Судья был понижен до статуса полицейского чиновника.

Существовало полное согласие в литературе, что закон есть не что иное, как приказ вождя, и поэтому «предреволюционное» право имеет силу только благодаря его воле. «Вся политическая власть немецкой расы объединена в вожде; она находится в его руках. Любой закон поэтому исходит от него».[874]

Обнародованы многие индивидуальные меры, имеющие характер привилегий. Обратная сила закона больше не запрещена. Даже принцип равенства перед законом, основной принцип Rechtsstaat, отвергнут. Национал-социалистическая теория права заменяет юридическое лицо «конкретной личностью»,[875] демагогически ссылаясь на Гегеля как на авторитет, забывая, что Гегель отказался отвергнуть формальное равенство перед законом, хотя он ясно осознавал его чисто негативный характер. Поскольку закон идентичен воле вождя, поскольку вождь может послать своих политических противников на смерть без какой-либо судебной процедуры и поскольку такой акт прославляется как высшее осуществление справедливости,[876] то мы больше не можем говорить о специфическом характере права. Право теперь является техническим средством для достижения определенных политических целей. Оно представляет собой простой приказ суверена. В этом отношении юридическая теория фашистского государства — это десизионизм. Закон — это просто arcanum dominationis, средство для стабилизации власти.