Читаем Беги, малыш, беги полностью

- Никки! - прервала меня Глория, сжав колено. - Ты большой мечтатель. Неужели ты всерьез думаешь, что церковнослужители согласятся превратить свои храмы в приюты для несчастных и бездомных детей? Они и хотели бы помочь, но предпочитают, чтобы это делал за них кто-то другой. Они устраивают шум, если на службу к ним вламывается пьяный. Подумай, как они взбеленятся, придя, скажем, в воскресенье в свои святилища и увидев, что роскошное помещение осквернено - превращено в спальню для бывших наркоманов. Нет, Никки, это все мечты. Эта публика не желает пачкаться. Для них невыносимо видеть, как ковры в их церквах пачкают босыми ногами.

Я печально покачал головой:

- Да, конечно, ты права... Интересно, как поступил бы Иисус?

Я помолчал, глядя в сторону высящихся вдали гор.

- Помнишь нашу прошлогоднюю поездку в Пойнт-Лома? Берег бухты Сан-Диего? И тот здоровенный маяк? На протяжении многих лет он направлял идущие в бухту корабли. Но времена изменились. На прошлой неделе я прочел, что из-за смога пришлось отказаться от этого маяка и построить новый, ближе к воде, чтобы свет его был ниже уровня смога.

Глория внимательно слушала.

- То же самое и тут. Церковь еще прочно стоит, сияя в вышине. Но немногие сегодня видят этот свет, потому что времена изменились и вокруг стало слишком темно от смога. Нужно зажечь новый маяк, ближе к земле, где он станет виден людям. Мне мало быть просто смотрителем маяка - я должен нести свет сам. Нет, я больше никуда не бегу. Просто хочу быть в центре событий.

- Понимаю, - произнесла Глория, и в голосе ее звучали гордость и участие. - Я хочу, чтобы это тебе удалось, но, может статься, тебе придется нести этот свет в одиночку. Ты сознаешь это?

- Нет, не в одиночку! - возразил я, кладя свою ладонь на руку супруги. - Со мной будет Иисус.

Смех на заднем дворе зазвучал громче: партия в крокет закончилась, и участники игры вместе со зрителями направлялись к крыльцу. Карл и Ральфи, с Библиями в руках, уселись перед домом.

Я склонил голову и взглянул на Глорию:

- Сегодня мне звонили из Пасадены, - я сделал паузу, ожидая ее реакции, но Глория ждала продолжения: - Звонила мать двенадцатилетнего мальчишки, которого арестовали за то, что он приторговывал марихуаной. Ее муж хочет, чтобы сына засадили в тюрьму... А у нас - ни места, ни денег, чтобы приютить его. - Отсутствующим взглядом я следил за воробьем, скачущим в траве, и при мысли о безвестном ребенке, истосковавшемся по любви, готовом даже в тюрьму, лишь бы привлечь к себе внимание, ищущем, нуждающемся в Иисусе и до сих пор не познавшем Его, мои глаза наполнились слезами.

- Никки, - пальцы Глории сплелись с моими. - Что ты собираешься делать?

Я улыбнулся и взглянул ей в лицо:

- То, что велит мне Иисус. Вмешаться.

- Ах, Никки, Никки! - вырвалось у Глории, и она обхватила мои колени,- Я люблю тебя! А лишнее место для одного человечка всегда найдется. И Бог обязательно обо всем позаботится!

Джимми подал микроавтобус назад и открыл двери. Ребятня заполнила салон, чтобы ехать на уличное богослужение, в гетто. Я рывком поднял Глорию на ноги:

- Vamanos!* Бежим! Пора приниматься за работу во славу Иисуса.

* Бежим! (исп.) - прим, переводчика.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)
Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Книга посвящена исследованию святости в русской духовной культуре. Данный том охватывает три века — XII–XIV, от последних десятилетий перед монголо–татарским нашествием до победы на Куликовом поле, от предельного раздробления Руси на уделы до века собирания земель Северо–Восточной Руси вокруг Москвы. В этом историческом отрезке многое складывается совсем по–иному, чем в первом веке христианства на Руси. Но и внутри этого периода нет единства, как видно из широкого историко–панорамного обзора эпохи. Святость в это время воплощается в основном в двух типах — святых благоверных князьях и святителях. Наиболее диагностически важные фигуры, рассматриваемые в этом томе, — два парадоксальных (хотя и по–разному) святых — «чужой свой» Антоний Римлянин и «святой еретик» Авраамий Смоленский, относящиеся к до татарскому времени, епископ Владимирский Серапион, свидетель разгрома Руси, сформулировавший идею покаяния за грехи, окормитель духовного стада в страшное лихолетье, и, наконец и прежде всего, величайший русский святой, служитель пресвятой Троицы во имя того духа согласия, который одолевает «ненавистную раздельность мира», преподобный Сергий Радонежский. Им отмечена высшая точка святости, достигнутая на Руси.

Владимир Николаевич Топоров

Религия, религиозная литература / Христианство / Эзотерика