Беглая

— Этот амулет — самый сильный в нашем арсенале. И он же — самый слабый, потому что почти не заключает в себе колдовства. Он заговорен лишь от потери и утраты.

Я с недоумением смотрела на старуху. Она совсем размякла, сгорбилась, словно еще немного постарела. Затихла и больше не источала угрозу. Я это буквально чувствовала кожей. Теперь она смотрела снисходительно, покровительственно. Молчала.

Я не выдержала:

— Так что это за амулет? Ты готова была убить меня из-за него.

Старуха протянула, было, руку, хотела снова дотронуться до серебристого кругляша, но благоговейно отдернула ее. Не посмела.

— Ты носишь на себе Просьбу матери.

Я невольно задержала дыхание, сглотнула.

— Что это значит?

— Ту, что дала тебе его, Великий Знатель не одарил детьми. И она выбрала тебя. Это великая честь, Мия. В тяжелую минуту этот амулет может одеть своему ребенку только любящая мать. В знак защиты. Но его ценность не в колдовстве. В нем иная сила… В случае беды любой ганор обязан помочь его носителю, словно собственному ребенку. Оберегать ценой собственной жизни. Иначе будет наказан Великим Знателем. И проклят. И в жизни, и в смерти.

Я замерла, накрыв амулет ладонью. Нервно сглатывала сухим горлом, чувствуя, что на глаза непрошено наворачиваются слезы. Гихалья… Моя родная добрая Гихалья. А я насмехалась над ее верой… Какая же я была дура…

Я с трудом совладала с собой, чтобы не разреветься, утерла глаза, посмотрела на старуху:

— И что теперь? Ты мне поможешь?

Исатихалья обреченно кивнула:

— Всем, чем смогу. Иначе буду проклята. Во вселенной полно неверия. Но полно и глупцов. Ни один ганор не посмеет шутить со своим богом и своей верой.

Я опустила голову:

— Спасибо тебе… Если бы не амулет, что бы ты со мной сделала?

Та повела бровями, казалась растерянной. Наконец, обреченно кивнула:

— Узнала, чья ты, и вернула. За вознаграждение, само собой. Судя по твоему ошейнику, оно должно быть немалым. Здесь с этим не шутят. Ума не приложу, как ты оказалась здесь, в Нижнем городе?

Я нахмурилась:

— В Нижнем городе?

Старуха кивнула:

— Все, что ниже облаков — Нижний. Над ними — Верхний.

Я лишь кивнула в ответ, вновь сглотнула:

— Думаешь, тебе бы отдали вознаграждение? Ты же тоже женщина.

Исатихалья вдруг преобразилась, хохотнула:

— Та, да не та. Я не суминка. Следовательно, и полноценной женщиной не считаюсь. Рожей мы не вышли, по их меркам. — Она расхохоталась, демонстрируя редкие крупные зубы. Серьги загремели. — Хоть в чем-то повезло! — Но, тут же, посерьезнела: — Не хотела бы я оказаться на твоем месте… Да и на своем теперь… ой, как шатко…

Я открыто посмотрела на нее:

— Теперь я подвергаю тебя опасности?

Она кивнула:

— Разумеется. Нужно думать, как тебе убраться с Фаускона. Чем быстрее, тем лучше. — Исатихалья поднялась, посмотрела на меня: — Голодная?

Я честно кивнула.

Ганорка вышла из комнаты, через пару минут вернулась с подносом. Расставила на столе тарелки, ляпнула черпаком какое-то зеленое пряное пюре со шматком мяса. Плеснула в стакан уже знакомый красный напиток.

— Ешь.

Я без колебаний схватила вилку, чувствуя, как рот наполнился слюной, а желудок уже подвело:

— Спасибо.

Старуха уткнулась в свою тарелку. Ела с какой-то звериной жадностью. Причмокивала, запивала. А я не могла проглотить пюре, несмотря на аппетитный запах. От этого незнакомого вкуса подкатывала тошнота. Я сосредоточенно ковыряла мясо, глотая маленькими кусочками. Но и это давалось с трудом.

Я подняла голову, заметив, что висела полнейшая тишина. Ганорка не гремела приборами, не причмокивала. Просто смотрела на меня, замерев. Сверлила взглядом. И стало не по себе.

— Почему не ешь?

Я покачала головой:

— Не знаю, честно. Просто не лезет. Наверное, от стресса.

— И давно не лезет?

Я с недоумением пожала плечами, отложила вилку:

— Не знаю, сейчас. Все очень вкусно, но… я просто все еще не могу успокоиться…

Ганорка подалась вперед, схватила меня за руку, держала с невероятной силой, пристально вглядываясь в мои глаза, словно сканировала насквозь. Наконец, ее сосредоточенное лицо исказилось, линия большого рта выгнулась скорбной дугой. Она разжала хватку, какое-то время молча смотрела. Покачала головой:

— Великий, этого только не хватало…

Я таращилась на нее, замерев от недоумения:

— Чего «этого»?

Старуха лишь шумно выдохнула:

— Говори, как есть, правду говори: от кого бежала? Кто он?

46

Это ощущение невозможно было ни с чем сравнить. Внутри словно с парадоксальной быстротой зарождались и взрывались звезды. Жила целая вселенная. Это было непередаваемое упоение собственной интуицией, восторг, превзошедший все, испытанное ранее. За неделю до…

До непоправимой ошибки, которая подорвала бы все устои. До позора. До краха. Я с трудом верил в реальность происходящего, словно был пьян. Но это фантомное зелье оставило разум кристально-ясным, лишь разливалось в крови. Казалось, я стал легче воздуха и был способен взлететь, парить, совершать невозможное.