Бегство. Документальный роман

Меня до сих пор мучает чувство вины, что я так беспечно ушел из дому в тот день, когда мама должна была выйти на демонстрацию в защиту Бегуна. Да, у меня были подозрения, что мама собирается принять участие в политической акции против режима, но я не знал наверняка, а спросить не решился. Не знаю, не помню, говорили ли мне родители про планировавшуюся демонстрацию, или я узнал только потом. Как это нередко случается, когда мы испытываем стыд или смущение от своих собственных поступков, весь этот февральский день в памяти окутан густым туманом, детали размыты, ощущения притуплены. Неужели я на самом деле ничего не знал – или предпочел позабыть, подавить воспоминания?

В тот февральский день, на демонстрации отказников на улице Арбат мою маму избили агенты госбезопасности в штатском. Ее сшибли с ног и повалили на мостовую. Меня не было рядом с ней. Я не защитил ее, не поддержал демонстрацию. Я сидел в университетской аудитории, или же перекусывал в буфете, а может просто болтал с приятелями в вестибюле факультета. Приятно проводил время, флиртовал с однокурсницей, изображал из себя обычного советского студента?

Когда я вечером вернулся домой, мама лежала в постели. У мамы острейший ум и молниеносные реакции, но в тот вечер она была необыкновенно и пугающе заторможенной – медленно говорила, медленно поднимала и опускала руки. Я наклонился, чтобы ее поцеловать, мама медленно погладила меня по щеке, и даже улыбка появилась у нее на лице не сразу.

Отец суетился вокруг как сиделка, приносил то бульон, то чашку чая с малиной, то рюмочку коньяка. В прихожей он прошептал: «Мамочка упала и сильно расшиблась». Когда отец с мамой заговорили при мне о демонстрации, то показались мне не супружеской парой и не моими родителями, а двумя утомленными заговорщиками. Помню, они обсуждали, насколько удачно было выбрано время для акции отказников. В ближайшие выходные открывался крупный международный форум «За безъядерный мир», и в Москву уже начали стекаться иностранные ученые, видные политики и деятели культуры. Отец упомянул знаменитого американского писателя и левого политического активиста Нормана Мейлера. Весь вечер у нас трезвонил телефон, и отец всякий раз говорил «я возьму» и скрывался в кабинете. Мама спросила, как у меня прошел день, взяла меня за руку. Я рассказал все по порядку – что было на занятиях, в перерыв, чем кормили университетской в столовой, о чем мы болтали с однокурсниками. Мама слушала и только опускала веки; у нее не было сил кивать. Вскоре она задремала, а я вышел из родительской спальни. Потом мы с отцом пили чай на кухне. Он сказал: «Мамочка у нас героиня», а потом добавил: «Она сегодня такое перенесла». Вечер прошел непривычно тихо. Отец не хотел оставлять маму одну в квартире, поэтому мы с ним решили обойтись без нашей традиционной прогулки перед сном.

Уже потом я по кусочкам восстановил события демонстрации. Это было на Арбате, людной пешеходной улице в центре старой Москвы. На Арбате – старом Арбате – я знал почти каждый дом и каждый магазин. Даже сейчас, закрыв глаза, я легко рисую перед собой декорации, как наяву вижу улицу, дома, витрины, вывески. Но маму – маму не вижу, потому что в день демонстрации я не стоял рядом с ней. Главные визуальные источники, по которым я воображаю события демонстрации, это фотография и короткий клип из репортажа по каналу американских новостей.