20 февраля 1987 года Иосифа Бегуна освободили из тюрьмы. Уже 24 февраля года – через неделю после отказнической демонстрации – Бегун был в Москве. На платформе Казанского вокзала в Москве его встретили ликующие отказники и еврейские активисты. По своей значимости освобождение Бегуна в феврале 1987 года было не менее важным жестом горбачевского режима, чем возвращение Сахарова из Горького в декабре 1986 года. С этой точки зрения отказническая демонстрация протеста увенчалась успехом. К счастью, мама избежала физических увечий. А лично для меня вся эта история была сигналом к действию. Советское государство и его агенты, явные и тайные, напали на мою маму средь белого дня на улице нашего родного города. Это открытое насилие над безоружными людьми, женщинами, матерями, вызвало у меня пароксизм лютой ненависти к советской системе. Казалось бы, молодой человек, студент, в пору, когда повеяло реформами, должен бы радоваться и надеяться на лучшее. А я чувствовал лишь гнев и желание мести. Я чувствовал, что физически не в состоянии, даже номинально, оставаться ниточкой, узелком в ткани официальной советской идеологии. Ни единого дня, ни минуты. В голове у меня теснились самые разные планы. Может, выйти на одиночный протест у главного здания МГУ? Или разослать открытое письмо в те издания, в которых я пытался опубликоваться? В конце концов я решил, что мне никак невозможно оставаться в рядах комсомола. Надо было срочно выйти долой из этой организации. В комсомол я вступил сравнительно поздно, в конце девятого класса, за год до выпуска из школы, и сделал это исключительно по расчету, из оппортунистических соображений – чтобы легче было поступить в институт. Приглядываясь ко мне со стороны, несведущий сторонний наблюдатель, наверное, увидел бы обычного, среднестатистического комсомольца «на хорошем счету». Надо сказать, что еще гораздо раньше, осенью 1985 года, внутренний идеалист во мне твердил, что я должен выйти из комсомола в знак протеста против травли и преследования моего отца. Но внутренний прагматик нашептывал мне в правое ухо: Еще этого не хватало! Если ты выйдешь из комсомола, это даст системе повод для мести. Отчисление из университета? Еще что похуже? Тебе это надо? Кстати сказать, мои родители, в надежде защитить меня, поощряли именно прагматический взгляд на вещи, стараясь всячески убеждать меня, что моя главная задача – не отказническая деятельность, не участие в протестах, а учеба в университете, работа, подобие карьеры. Но после февральской демонстрации на Арбате, после того, как на маму напали громилы в штатском, мое терпение иссякло. Отныне я уже не мог даже внешне, даже формально одобрять действия советской системы и ее институтов. И я не мог более оставаться в рядах Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи – пусть даже вместе с подавляющим большинством советской молодежи. Быть может, мое решение о выходе из комсомола было чистейшей воды донкишотством. Но я чувствовал, что моральная правота на моей стороне. И я хотел до конца разделить с родителями долю отказников, хотел отрыто бросить вызов системе.
На обычном листе тонкой машинописной бумаги я написал короткое заявление: «Прошу отчислить меня из рядов комсомола по собственному желанию». В перерыве между лекциями я зашел в кабинет, кажется на третьем этаже, где помещался комитет комсомола факультета почвоведения. Секретарем комитета комсомола был аспирант по имени Герман Куст – высокий, с неброской внешностью, из которой я запомнил копну густых каштановых волос. Обычно Куст одевался в простой костюм-двойку и белую сорочку. Своим обликом он невольно походил на русского ученого-натуралиста из разночинцев. Поднимаясь по лестнице, я почему-то подумал о том, как забавно контрастируют имя и фамилия Германа (в такие минуты почти всегда отвлекаешься на какие-то посторонние подробности). Имя – как у одного из первых советских космонавтов, Германа Титова. А фамилия, словно в комедии эпохи классицизма, подчеркивала принадлежность Германа к почве, флоре, агрономии. (Кстати, впоследствии Герман Куст и правда станет специалистом по эволюции засушливых земель и опустыниванию и будет преподавать в Московском университете.)