Бегство. Документальный роман

Отказницы получили подробные медицинские инструкции (даже несколько вариантов таких инструкций): как очистить организм, что употреблять и чего не употреблять в пищу, готовясь к голодовке. 8 марта 1987 года пришлось на воскресенье, и часть дня я пробыл дома. Женщин, собравшихся у нас, объединяло чувство опасности и риска, но в то же время у них было приподнятое, праздничное настроение. «Ну что, девочки, неужели они явятся сюда и заметут десять человек сразу?» – пошутила одна из отказниц. Однако к вечеру собравшиеся у нас дома отказницы заметно помрачнели. Ждали, но так и не дождались звонка из Лос-Анджелеса, от нашего друга и защитника раввина Харви Филдса. Прошло условленное время, звонок все откладывался и откладывался, а потом телефонистка грубым голосом сказала, что звонок будет перенаправлен на почтамт. В те времена нельзя было позвонить за границу напрямую, и международные звонки окружал лабиринт правил и ограничений. Конечно же, мама была не в восторге от перспективы похода на почтамт для разговора с Рабби Филдсом. Особенно на второй день голодовки, когда уже кружилась голова и хотелось лечь и тихо лежать, а не подвергать себя большему риску. В ту ночь мама очень плохо спала. Накануне она слишком переволновалась, и от возбуждения первого дня голодовки, и оттого, что весь день прождала звонка из Лос-Анжелеса. Второй день голодовки пришелся на понедельник, и с утра я уехал в университет. Вечером, вернувшись домой, я узнал, что второй день прошел удачно. Мама страшно устала, но был полна надежд на успех акции. Часть дня мама и еще несколько участниц голодовки провели на почтамте. На это раз они все-таки дождались звонка из Лос-Анжелеса, где было раннее утро. Раввин Филдс звонил прямо из синагоги на Бульваре Уилшир, и разговор транслировался через динамики прямо в святилище, где прихожанки синагоги собрались на голодовку в знак солидарности с московскими отказницами. Мама поговорила по телефону с Америкой от имени всей группы голодавших женщин, и у нее было ощущение, что она обращалась ко всему миру. Позднее я прочитал полную транскрипцию разговора, опубликованную в еврейской газете в Калифорнии. В начале разговора мама даже упрекнула Рабби Филдса в том, что он не смог дозвониться в первый день голодовки. Поражает четкость маминых формулировок, ее хладнокровность и решительность. Она прекрасно знала, что ее слушают не только американки, собравшиеся под куполом лос-анжелесской синагоги, но и сотрудники КГБ.

В ходе транслируемого разговора с раввином Филдсом мама зачитала заранее приготовленное короткое заявление. В заявлении объявившие голодовку отказницы призывали всех солидарных с ними людей отправлять телеграммы лично Горбачеву. И уже на следующий день с Запада посыпались телеграммы – и в Кремль, и отказницам домой. В течение ближайших двух-трех дней к нам в дверь то и дело звонила почтальонша. В архиве моих родителей сохранились телеграммы со всех концов США и Канады и из многих стран Европы. Солидарность и поддержку выражали частные лица, политики, женские организации… Невозможно описать словами, что значила такая мощная поддержка для женщин-отказниц и их семей. Мы были не одиноки. О несправедливости, творимой советским режимом по отношению к тысячам отказников, знал и говорил весь мир.

Но преследования отказников не прекращались. Они принимали новую, перестроечную, замаскированную форму. Как и в случае с демонстрацией в защиту Иосифа Бегуна, голодовка отказниц освещалась в советской прессе. Более того, кое-кто из советских журналистов заделался специалистом по отказническим делам. Передо мной лежит копия статьи, озаглавленной «Голодовка по спецзаказу» и подписанной двумя именами: «Р. Анатольев, Ш. Ильин». Эта статья вышла в «Вечерней Москве» уже 9 марта 1987 года, на второй день голодовки. По горячим следам. Вечерковцы изобразили протест отказниц как «фарс с голодовкой», устроенный по наущению Запада. Квартиры, где собрались голодавшие отказницы, в статье глумливо назвали «штаб-квартирa<ми>». При этом голодавших отказниц противопоставляли Чарльзу Хайдеру, американскому астрофизику, который устроил голодовку в Лафайетт-парке перед Белым домом, чтобы привлечь внимание мира к проблеме ядерного разоружения. Хайдер был настроен резко просоветски и антиамерикански, поэтому его голодовка в советской прессе освещалась широко и с горячим сочувствием. Горбачев предложил доктору Хайдеру остановить голодовку и приехать в Советский Союз на лечение, но Хайдер почему-то отказался. Вершиной лицемерия был следующий призыв в «Вечерке»: «Но раскройте окно, граждане, именующие себя „в отказе“. Распахните окно. Весна на улице. Время-то какое пришло, новое время». Здесь слышна новая советская риторика: в стране гласность и перестройка, а вы, евреи-отказники, все еще упорствуете в своем желании хотите уехать?