Бегство от свободы

Последняя рационализация – оправдание собственного садизма – заключалась в том, что Гитлер защищался от нападок других; это находит многократное отражение в его писаниях. Он сам и немецкий народ всегда невиновны, а их враги – садистские изверги. Значительная часть этой пропаганды представляет собой намеренную, осознанную ложь. Отчасти, впрочем, она отличалась той самой эмоциональной «искренностью», которая свойственна параноидным обвинениям. Функция таких обвинений всегда заключается в защите от изобличения собственного садизма или разрушительности. Они следуют формуле: «Это у вас садистские намерения; поэтому я невиновен». У Гитлера этот защитный механизм был максимально иррационален, поскольку он обвинял своих врагов именно в том, что совершенно откровенно признавал своей целью. Так, он обвинял евреев, коммунистов, французов в тех самых вещах, которые по его словам были совершенно законной целью его действий. Он почти не заботился о том, чтобы прикрыть это противоречие рационализацией. Он обвинял евреев в том, что они призвали на Рейн африканские войска Франции с намерением уничтожить, благодаря неизбежному появлению полукровок, белую расу и таким образом «в свою очередь подняться до положения господ». Должно быть, Гитлер заметил противоречие в том, что упрекал других в намерениях, которые провозглашал самой благородной целью собственной расы, поскольку пытался рационализировать это противоречие, упрекая евреев в отсутствии у их инстинкта самосохранения того идеалистического характера, который следовало видеть в арийском стремлении к господству.

Подобные же обвинения были выдвинуты против французов. Гитлер винил их в желании удушить Германию и лишить ее силы. Используя это обвинение как аргумент в пользу противодействия «французскому стремлению к европейской гегемонии», Гитлер признавался, что действовал бы, как Клемансо, окажись он на его месте.

Коммунисты обвинялись в жестокости, а успех марксизма приписывался политической воле и безжалостности активистов. В то же время Гитлер заявлял: «Чего не хватает Германии, так это тесного сотрудничества жесткой силы и изобретательных политических замыслов».

Чешский кризис 1938 года и начавшаяся война принесли много примеров такого же рода. Не было ни единого проявления нацистского притеснения, которое не было бы объяснено как защита против притеснений других. Можно счесть, что эти обвинения были всего лишь фальсификациями и не обладали параноидной «искренностью», которой были окрашены обвинения против евреев и французов. Они тем не менее обладали пропагандистской ценностью, и часть населения, в особенности низы среднего класса, восприимчивые к таким параноидным обвинениям, верили им в силу собственной структуры характера.

Презрение Гитлера к слабым делается особенно заметным, когда он говорит о народах, политические цели которых – борьба за национальную свободу – были сходны с высказывавшимися им самим. Возможно, нигде так бесстыдно не проявлялась неискренность интереса Гитлера к национальной свободе, как в насмешках над бессильными революционерами. Так, он с иронией и презрением вспоминает о небольшой группе национал-социалистов, к которой присоединился в Мюнхене. Вот каково было его впечатление о первом собрании, на котором он присутствовал: «Ужасно, ужасно; это было клубное сборище наихудшего типа. И в этот клуб я теперь должен вступить? Потом начали обсуждать прием новых членов, значит, я попался».

Он называет их «смешной маленькой организацией», единственным достоинством которой было предложение «настоящей личной деятельности». Гитлер говорит, что никогда не присоединился бы ни к одной из существующих больших партий; это отношение было очень типично для него. Он должен был начинать в группе, которую считал ущербной и слабой. Его инициатива и смелость не нашли бы стимуляции в блестящем окружении, где ему пришлось бы бороться с уже имеющимся руководством или конкурировать с равными.

Такое же презрение к слабым Гитлер демонстрирует, когда пишет об индийских революционерах. Тот же человек, который использовал лозунг национальной свободы для собственных целей более других, не испытывал ничего, кроме презрения, к тем революционерам, кто не обладал силой, но смел нападать на могущественную британскую империю. Он помнит, говорит Гитлер, «какого-то азиатского факира, возможно, и настоящего индийского “борца за свободу”, которые тогда бродили по Европе, ухитряясь вдалбливать даже в остальном интеллигентным людям навязчивую идею о том, что британская империя, краеугольным камнем которой является Индия, находится на грани краха… Индийские повстанцы, впрочем, никогда этого не добьются… невозможно сборищу калек штурмовать могущественное государство… Зная о их расовой неполноценности, я не стал бы связывать судьбу собственной нации с участью этих так называемых “угнетенных народов”».