Когда следующим утром, собираясь позавтракать, Дарья прошла мимо закрытых ставнями окон и запертых дверей, на веранде уже не было ни шахматного столика, ни цветного стула. Она выпила кофе, съела пресный армянский хлеб с острым козьим сыром, положила большой плод хурмы в пляжную сумку и отправилась искать тропку через пустырь, обнаруженный ею вечером. Тропка оказалась ближе, чем ей представилось в лунном свете, и Дарья прошла по ней вдоль края скалы на пляж. Там она сняла сандалии и пошлепала по прозрачным курчавым волночкам назад к Медицинскому пляжу, до изгороди, спускавшейся в море и становившейся все ниже, так что ее столбики уже едва выходили из воды; здесь их уже нетрудно было переступить. Теперь она могла видеть, что люди получают за свои десять копеек. На вершине скалы было небольшое просмоленное строение с окошечком кассы в одной из стен, а чуть дальше вниз открытый павильон, набитый шезлонгами и лежаками. На мгновение Дарье захотелось вытащить наружу лежак и вволю позагорать на нем, хотя бы ради удовольствия немного смошенничать, но полоска травы у подножия изгороди казалась такой привлекательной и тенистой, что она решила расположиться именно там после купания. «Клянусь, что как раз там они сидели и болтали», — подумала она. Дарья долго качалась в ленивом прибое, пока легкое изменение его ритма не побудило ее поплыть к берегу. С трудом ступая по гальке, она забралась на вершину скалы, стянула там с себя купальник, расстелила на траве халат и улеглась под прикрытием изгороди. На горизонте вырисовывался контур большого парохода, его нос то погружался в воду, то выныривал. Дарья лениво прикинула, сколько пройдет времени, прежде чем он исчезнет за горизонтом. Ее глаза сами собой закрылись от золотого мерцания неба и моря. Под сморщенными складками капюшона ее халата что-то билось, словно сердце; легкий ветерок, едва уловимый зефир, забрался в широкий рукав, словно чья-то ищущая рука; земля подымалась и опускалась, как море. Она уже лежала не на траве под изгородью, а на содрогающейся палубе и слышала толчки поршней в машинном отделении, их мягкий, но неотвратимый ход взад и вперед в царстве, где возможно все. Толчки поршней становились все реже и медленней, потом они прекратились. Дарья открыла глаза и притянула халат. Из чашечки цветка вылетела пчела. Дарья посмотрела на мерцающую поверхность моря. Корабль уже исчез, только столб дыма на горизонте указывал на то место, где он находился. Она напрягла мышцы и села. Потом вытянулась и встала. «Это было чудесно», — сказала она.
Дарья покачнулась и тяжело наступила на что-то невообразимо мягкое. Нагнувшись, она увидела, как по белому халату растекается красное пятно. Хурма. Она подобрала ее, задумчиво поглядела, быстро высосала сочную сердцевину и выбросила шкурку в кусты.
Во дворе она остановилась на пару минут у колонки, чтобы замыть пятно и повесить сушиться халат и купальник. Когда она проходила мимо кухни, хозяйка оторвалась от белья, которое гладила, и неприятным тоном спросила: «Загорали?»
В своей комнате Дарья открыла все еще не распакованный чемодан и стала рыться в нем, пока ее пальцы не нащупали узкий несессер, который, освобожденный от карандашей и катушек с нитками, содержал теперь лишь ошейник и колоду карт. На пинцет она мельком взглянула и положила его на ночной столик. Неоконченное письмо осталось в чемодане; несессер она собиралась взять с собой на почту, где хотела купить цветную открытку с видом, чтобы послать Вере Ивановне. По пути у нее сложился текст, который она напишет на свободном месте рядом с адресом:
Теперь Дарья Львовна проводила каждое утро на неогороженной части берега, не заплывая больше на Медицинский пляж и не загорая под изгородью. Почему она так делала, Дарья и сама не могла сказать. Время от времени она вынимала из чемодана неоконченное письмо и добавляла туда несколько строчек с насмешливыми намеками на английского джентльмена Веры Ивановны; письмо получалось длинным, и ей пришлось начать новую страницу. Она знала, что никогда не пошлет его.