Behind the Moon (СИ)

Так продолжалось несколько дней: после обеда она сообщала мальчикам, что идёт в библиотеку, а сама, забежав на кухню и захватив там чего-нибудь к чаю, спешила в Воющую хижину. Её расстраивал факт, что ей приходилось пользоваться рабским трудом домовиков (мысленно она так и не поступилась своими принципами о свободе эльфов), но у неё не было иного выхода. Люпин был заключённым, пусть официально этого никто не признавал, и ей хотелось хотя бы как-то скрасить его пребывание в изоляции. К тому же, она уже не могла отрицать, что теория давно отошла на второй план — компания Ремуса стала для неё куда важнее. Ей нравилось проводить с ним время, занимаясь с одной стороны делом, а с другой — узнавая его самого. Это было ещё одной её маленькой тайной.

За первую неделю эксперимента удалось выяснить многое, но данные ещё окончательно не складывались в какую-то логически выстроенную систему. Во-первых, как Люпин и говорил, основным инстинктом внутреннего волка была защита его половины: он мог почувствовать, что Гермиона в опасности, даже не находясь рядом. Они выяснили это, сопоставляя воспоминания по времени и хронологии: когда на основной состав армии Дамблдора в отделе Тайн напали Пожиратели, Ремус почувствовал опасность ещё до сообщения от Снейпа.

— Я решил, что это просто интуиция, — пожал плечами он. — Она обостряется накануне полнолуния.

Ещё одно важное наблюдение было связано как раз с лунным циклом. Затмение притупляло связь, а новолуние укрепляло её. Люпин описывал это так, будто вместе с ростом Луны в нём увеличивалось не только чувство тревоги, но и раздражительность — волк становился агрессивнее, если не знал точно, где находится его пара. Трансформация становилась болезненнее и по утрам оказывалось, что он пытался вырваться из помещения, где был закрыт, вероятно, для того, чтобы найти свою половину и убедиться, что та в порядке. Но самые поразительные открытия были впереди.

Совершенно случайно Гермиона заметила, что у них оказались идентичные привычки и вкусы, и часть из них сформировалась уже после того, как между ними образовалась волшебная связь. Это наблюдение показалось ей занимательным, и она решила подробнее его изучить. Правда, Гермиона не знала, с чего лучше начать, потому подборка вопросов получилась несколько хаотичной. Ремус поддержал её идею, хотя признался, что никогда не пытался анализировать свои пристрастия.

— Наверное, опять не повезёт и достанется какой-нибудь мерзкий вкус, — вслух предположил Люпин, закидывая себе в рот конфету «Берти Ботс». — Ого, марципан!

— Мне он никогда не нравился.

— Мне тоже.

Гермиона довольно усмехнулась и сделала ещё одну пометку. Это было уже интереснее. Согласно её плану, чем больше точечных совпадений возникнет в том, как они оба воспринимали окружающий мир непосредственно через органы чувств до формирования их пары, тем больше подтверждений получит её маленькая теория, о которой она пока не решалась никому сообщать.

На очередном листе уже не осталось свободного места. Ей пришлось дописывать на полях — убористым почерком она втиснула последние заметки, сокращая слова до минимального набора букв. Как потом всё это разбирать? Для неё каждая новая задача была вызовом. И всё же, вопросы неумолимо кончались, а ей отчаянно хотелось оттянуть момент самостоятельного анализа. Вернее гораздо больше Гермионе хотелось приходить сюда, в этот пыльный старый дом, садиться на уютный, но хрупкий диванчик и чувствовать себя на своём месте. Странное ощущение.

— Гермиона?

Затерявшись в своих мыслях, она не с первого раза поняла, что её зовёт Ремус. У него была совершенно особенная манера речи: фразы перетекали одна в другую, словно контрастные полутона, безошибочно попадая в нужную интонацию. Вот и её имя прозвучало с той самой нотой вопроса, которая уже несколько минут сидела в её собственной голове.

— Да? — она подняла на него глаза и тут же невольно прижала к груди свои записи — не в попытке отгородиться, а чтобы не выпустить из рук по невнимательности. В его компании в последнее время она чувствовала себя дико растерянной.

— Твои духи, вот эти цветочно-апельсиновые, — Люпин неопределённо, но изящно подчеркнул пространство вокруг своей шеи, а затем неловко нахмурился. — Ты давно ими пользуешься?

Духи? Гермиона открыла рот, но ещё несколько секунд из него не могло вырваться ни звука.

— Мне… — она наконец смогла продохнуть. — Их подарила мама в шестнадцать лет. С тех пор я почти всегда ими пользуюсь.

На губах Люпина возникла мягкая улыбка — со школьных лет Гермиона научилась безошибочно её воспринимать. Она была такая редкая, но самая понятная. Так по-мальчишечьи, заговорщицки, словно у него в голове созрела безумная идея создания необычного артефакта вроде карты мародёров. Да, в этой улыбке скрывался именно юный мародёр — тот, которого Гермиона никогда не знала, но хотела бы разгадать.

— Что?