Бей. Беги. Замри

Анна и Юго ошеломлены. У гротескного портрета, который так небрежно набросал прокурор, нет ни малейшего сходства с их сыном. Они смотрят на мэтра Хамади, надеясь на чудо, на неожиданный поворот, надеясь услышать блестящую и смелую речь вроде тех, что звучат на крупных судебных процессах, но адвокат выдает лишь предсказуемый набор аргументов: она описывает Лео как обычного старшеклассника, жертву неудачного стечения обстоятельств, она даже допускает, что он мог «позволить себе выйти за рамки, но какой подросток не совершает подобного в этом возрасте?».

* * *

– Прошу всех выйти, я должна обдумать решение, – откровенно скучая, говорит судья.

Анну уносит поток мыслей, поглотивший ее, поглотивший настоящее. Она думает о прокуроре и адвокате, которые еще два дня назад даже не подозревали о существовании Лео, а теперь подвергают его жизнь какому-то там анализу и делают вид, что понимают его поступки, намерения, скрытые желания лучше, чем его родители. О каком хаосе они говорят? О каком выходе за рамки? Они что, все спятили? Забыли, что у него вот-вот экзамены? Забыли о том, что это спортивный и вежливый мальчик, внимательный и великодушный друг, ученик, которого все любят и ценят? Разве они не видят, что он совершенно раздавлен последствиями своего поступка?

Она смотрит на женщину, которая должна составить мнение о Лео и его деле меньше чем за час. Судья еще не вынесла вердикт, но Анна догадывается, каким он будет. Она видела, как дернулся ее подбородок, когда прокурор упомянул наркотики; заметила, как ее рука рассерженно сломала кончик карандаша, когда Лео, которому в конце дали слово, подтвердил, что действовал непредумышленно, и вновь повторил свои извинения.

* * *

– Они готовы выдумать что угодно, лишь бы выставить его виноватым, – шепчет она Юго, пока они ходят взад и вперед по коридору.

Судьба Лео уже решена – была решена еще до того, как он туда вошел.

Дверь вновь открывается.

И вновь перед ними их мальчик в наручниках – опустив голову, слушает приговор.

– Тщательно взвесив все обстоятельства, я приняла решение. Господин Готье, вы будете помещены под арест на четыре месяца, с возможностью продления этого срока. Основания для ареста подробно изложены в постановлении суда. Вы получите копию и сможете с ним ознакомиться. Иная мера пресечения возможной не представляется, учитывая серьезность произошедшего, обстановку в обществе и особые обстоятельства этого дела. Решение можно обжаловать в течение десяти дней.

Время 14:15. В животе у прокурора громко урчит, в зале раздается приглушенный смех.

Лео, абсолютно раздавленный, расписывается в том, что получил копию постановления суда. Опустив голову, он покидает зал в сопровождении полицейских.

Юго обнимает Анну.

Хватило меньше трех суток, чтобы их идеальная жизнь погрузилась во тьму.

Одну из самых жестоких пыток, повлекшую за собой все остальные, Анна претерпела в школе. Ей семь лет. Тому, кто всем там заправляет, – девять. У него изрытое оспинами лицо и желтые змеиные глаза. На переменах, стоя в окружении подобострастной свиты под большим кленом, он выбирает жертв, выносит приговоры, назначает исполнителей.

Честно говоря, и приговоренные, и палачи всегда одни и те же.

В тот день двое мальчишек хватают Анну, волокут к ограде и привязывают за руки к решетке. Сидящая на голом бетоне, со стянутыми веревкой за спиной руками, она похожа на брошенную куклу. Шпагат, которым перехватывают мясо для запекания, врезается в плоть, колени стучат друг о друга, но это же игра, успокаивает она себя вслух: ее скоро освободят.

Низкое зимнее небо заволакивает холодной тенью. Поднимается ветер, тучи вот-вот прорвутся дождем. Еще секунда – и на школу обрушатся потоки воды. Раздается звонок, возвещающий о конце перемены, дети, галдя, сбегаются со всех сторон, строятся под навесом, исчезают в здании школы.

Анна видит, как окна, одно за другим, вспыхивают – в них зажигается теплый, живой свет. Здесь, снаружи, начинается гроза, по ней лупят струи дождя. Опустив голову, она изо всех сил пытается освободиться, но только ранит себя. Порывы ветра оглушают ее, воют в ушах, волосы лезут в глаза, в рот, ей холодно, она плачет.

Так проходят двадцать минут, но Анне они кажутся двадцатью годами. Наконец учительница замечает, что Анны Лакур нет в классе, она поднимает тревогу.

Змей выбрал тот угол двора, который из здания школы не видно. Далеко не сразу директору удается обнаружить девочку, привязанную за кленом. Чтобы отвязать ее, времени нужно еще больше: узлы на мокром шпагате затянуты намертво. «Ну, – говорит директор, – кто-то постарался тебя привязать!»

Он хочет обнять Анну, но отступает, понимая, что она описалась. От нее неприятно пахнет. Тогда директор берет ее за руку и спрашивает, кто с ней так жестоко обошелся. Анна не отвечает.

Позже он заставляет всех учеников построиться в столовой и предупреждает: если никто не признается, он накажет всех.

Все молчат.

А на следующий день кто-то распускает слух, что Анна Лакур описалась. С этого дня все зовут ее зассыхой.