Бей. Беги. Замри

Изнуряющая жара становится решающим аргументом, девушка осторожно садится в машину. Она с детства знает, что за все нужно платить, и ждет, чего от нее потребуют взамен.

– Мы же обе едем в одно и то же место, да? – успокаивает ее Анна, думая, что надо будет пропылесосить салон на обратном пути. Обувь Розалинды оставляет серые следы на коврике, который она чистит каждую неделю.

– Да, – отвечает Розалинда.

Из-под облегающей футболки со шнуровкой по бокам вываливается жировая складка живота. Ярко-синие тени контрастируют, вернее спорят, как сказала бы Анна, с черными глазами и ядовито-розовой бейсболкой.

– Я еду к сыну, а вы?

Розалинда молчит.

– Давно сюда ездите? – совершает еще одну попытку Анна.

– Достаточно, – бросает Розалинда, глядя в окно.

Анна понимает, что больше ничего не добьется. На что она, в конце концов, рассчитывала? Утром она постаралась одеться как можно скромнее – джинсы и черная футболка, – чтобы бренды не бросались в глаза, но принадлежность к определенному слою общества стереть не так-то просто. Качество и покрой одежды, поза, жесты, богатый словарный запас, уверенная речь – все выдает в ней принадлежность к среднему классу, и она тут же оказывается по другую сторону невидимого барьера.

– Моего сына избили, – продолжает она. – Я видела следы, синяки.

С горькой гримасой Розалинда поворачивается и смотрит на Анну.

– Бьют только насильников и педофилов. И они этого заслуживают.

– Моего сына не подозревают ни в чем подобном. Он здесь за агрессивное поведение.

– Ну, значит, не его бьют, а он сам бьет.

– Он не из тех, кому нужны проблемы.

– Может быть, он их решает. Оказывает кому-нибудь услугу.

– Как это?

– Его спросите. Не я же там сижу.

* * *

Наконец они приезжают. Выйдя из машины, Розалинда тут же уходит. Анна достает из бардачка пакетик лакричных леденцов. Она чувствует себя нелепо. Пакетик конфет! Она думает о своем сыне в камере. Ее жизнь разваливается на куски на этой парковке, унылой, хоть и оживленной. Она думает о полицейских в масках и с наручниками, думает о митингующих, думает о Юго, который накануне спал в комнате для гостей, думает о том, что через несколько дней у школ соберутся репортеры и станут спрашивать выходящих с экзамена по философии[12] учеников об их первых впечатлениях.

Анна думает о том, что так занимало ее больше тридцати лет назад: может ли человек своими действиями, собственной волей изменить судьбу?

Уверенным движением она прячет пакетик конфет в лифчике, засовывает его поглубже. Почти забывает о нем, подходя к входу для родственников заключенных. Не дрогнув, проходит сквозь рамку. Надзиратели едва бросают взгляд на нее – они с самого начала определили ее в категорию «приличная женщина».

Оказавшись в переговорной, она выкладывает леденцы на стол.

– Ты сделала это! – восклицает Лео, входя. – Мама, ты потрясающая!

Он смотрит на конфеты, но, как ни странно, не прикасается к ним.

– Я хочу знать, Лео. Ты бьешь или тебя бьют?

Она смотрит на его разбитую правую бровь и дырявые, грязные кроссовки. Кроссовки, которые она раньше никогда не видела.

Он делает вид, что не понимает, о чем она говорит.

– Лео, – настаивает она. – Ты написал, что возвращаешь контроль. Что это значит?

Он проводит рукой по волосам, делает глубокий вдох.

– Мам, выслушай меня. Выслушай, если можешь, если готова.

На этот раз он будет откровенен. Выбора у него больше нет: ему нужна ее помощь. Он не будет рассказывать подробностей, только суть. Пусть она не думает: он вовсе не жертва. Он не из тех, кто растворяется, рассыпается на части, гибнет. Он не из тех уязвимых и подавленных одиночек, которых легко узнать по тому, как они втягивают голову в плечи, по запавшим глазам и которые в конце концов вешаются на простынях. Он сумел установить границы. Создал себе условия для выживания, более того, его здесь даже уважают. Он спортсмен, умеет драться и к тому же пользуется некоторой известностью, и это тоже ему в плюс, хотя, конечно, ничего не гарантирует. Но есть и другое… Жизнь здесь полна мрака, хаоса, криков. Постоянный лязг ключей, вонь пота, мочи и дерьма выносят ему мозг. Нехватка кислорода, сырость и духота, крысы во дворах, клопы в кроватях, блохи, тараканы. Он нашел только один способ выдерживать все это. Единственный способ. Травка. Да, он курит травку. И в этом нет ничего ужасного, курить он начал не сейчас, это то, что спасало его многие месяцы, а теперь спасает здесь, в этих стенах.

Прости, если я тебя разочаровал, но черт подери.

Анна чувствует себя раздавленной.

В голове всплывают слова прокурора: «наркотики», «алкоголь» – о ее сыне говорят как о шпане из подворотни. Ей требуется несколько секунд, чтобы вернуться в реальность. Она задает вопросы, держа руки на столе и все сильнее сжимая сомкнутые в замок пальцы: как давно, кто тебя снабжает, откуда у тебя деньги, кто об этом знает?

Лео закатывает глаза.