Бей. Беги. Замри

Усиливающаяся жара заставляет Анну проснуться. Ее голова, лоб и правая нога горят. Красные пятна странным образом оказываются тут и там. Она садится, потерянно озирается. Пытается понять, почему она здесь, на террасе, во вчерашнем платье. Постепенно обрывки воспоминаний начинают собираться воедино: она вышла на террасу, чтобы поднять упавшее растение. Земля и вода, сливавшиеся во тьме в одно черное полотно, притягивали взгляд. И ей захотелось остаться в том месте, которое она так любила и откуда, если прислушаться, можно услышать приглушенный рокот моря. Захотелось, чтобы ее заполнила тишина, чтобы стихла битва, бушевавшая в ее душе. Против сына выдвинуты такие серьезные обвинения. Неужели она в нем ошибалась? Она знает – всегда знала, – что каждый человек полон невысказанных тайн. Когда она идет по улице, порой эта мысль настигает ее, и, глядя на каждого прохожего, она думает только одно: «Какую тайну ты хранишь? А ты? И ты тоже? Какой позор, какое преступление, какую ложь?» У одних маски более громоздкие, у других менее, но никто и никогда не сбрасывает их полностью, в этом она твердо убеждена. Каждый до самой смерти о чем-то молчит, и неважно, себя он защищает или другого, жертва он или преступник. Этот непреложный закон распространяется и на ее сына. Она вновь перебирает факты. Жестокости в Лео она никогда не замечала. Он признался, что курит травку. Что ж, пусть так. Но продавать ее? Не может быть. Хотя… Но даже если и так… Ее мотает из стороны в сторону, она опустошена, не может обрести равновесие. А его просьба принести лекарства… Если бы Юго узнал об этом, то счел бы доказательством своей правоты. И все же следы ударов на руках Лео, его грустный взгляд и то, как он избегал смотреть ей в глаза, – все это говорит о том, что он не врет. Она, как никто другой, нутром чувствует загнанного в угол человека: ее сын попал в капкан и борется за выживание. Он обратился к матери, потому что у него не было выхода. Вот о чем думает она. Но транквилизаторы! Препараты, с которых начальство не сводит глаз, как с кастрюли молока на плите. Все, что с ними связано, подчинено строгим процедурам. Ей придется залезть в опечатанный шкаф, где лекарства, просроченные, испортившиеся или те, что вернул кто-то из клиентов, хранятся, ожидая утилизации – уничтожения согласно строгим инструкциям, в присутствии фармацевта, назначенного Советом Медицинской коллегии. Придется подделать записи в журнале. Нет, это какое-то безумие. Но она уже думает об этом. В конце концов, технически все возможно. Она лицензированный фармацевт, и ключ от шкафа только у нее. Она же заполняет журнал, часто с опозданием: например, в том пакете, который оставила накануне постоянная клиентка, две коробки с таблетками, о которых говорил Лео, и они до сих пор не учтены. Но риск? Что ей грозит, если выяснится, что она забрала лекарства этой категории? Она не только лишится права посещать Лео, ее тут же отстранят от работы. Отдадут под суд и вообще запретят работать с лекарствами. Что с ней тогда будет? Как выплачивать банковский кредит, как вернуть деньги, одолженные у родителей мужа? Она потеряет все – и брак, и единственный источник дохода, а главное – репутацию, которую так долго создавала. Ей придется покинуть этот дом, жить будет не на что, ведь у нее самой ничего нет. Она вернется к нищете, из которой с таким трудом вырвалась, вернется к своим чудовищам.

Вдруг она вспоминает слова Розалинды. Анна тогда удивилась, почему та не выбрала более ранний поезд, ведь можно приехать заранее и не спешить по такой жаре, а девушка ответила: «Это на четыре евро дороже». Анна понятия не имеет, сколько денег у нее самой в кошельке. Четыре, восемь, десять евро? Она не считает монеты, как это делала ее мать: сантим за сантимом, на столе, покрытом белым полотенцем, складывала их в жалкие столбики, которые сама же потом и разрушала искалеченной рукой. Воспоминание об этом вызывает в мыслях Анны сокрушительную бурю, наполняя злыми призраками эти утренние часы.

* * *

Она с трудом встает. Тело затекло, руки и ноги сводит судорогами, как будто она только что пробежала марафон или дралась на ринге. Постепенно она начинает понимать, как выглядит: платье измято, по лицу наверняка размазалась тушь. Отдаленный звон колокола приводит ее в чувство – уже восемь часов, времени на душ нет, но она умывается и заново, с особой тщательностью, наносит макияж.

Анна готова выйти из дома и поспешить в аптеку, подальше от жуткого разлома, который пытается затянуть ее в себя.

Последнее, что она видит перед тем, как закрыть дверь, – приглашение сына на выпускные экзамены, которое лежит на комоде.

Они приводят себя в порядок в ванной, стараясь не касаться друг друга: он завязывает галстук, она собирает волосы в пучок. Отныне они как две ледяные стены, разделенные пропастью, но кто об этом догадается? Выйдя из машины, они снова превращаются в чету Готье, приятный образчик среднего класса с идеально очерченными контурами.