Бей первая

Я киваю. Встаю, чтобы оглядеться. Я была здесь два раза, но недолго. Мне очень нравится комната Кирилла. Такая пацанская и очень атмосферная. Больше всего я обожаю пробковую доску, на которую приколота всякая ерунда. Его фотографии с парнями, пара картинок, какие-то фантики, записка от мамы: «Опять спал одетый, ты что, бомж?!». Мой портрет, который нарисовал Тоха. А это что-то новенькое. Тут фотография, которую я даже не помню, как делали. Просто не видела этого момента. Снимал, похоже, Малой, он в кадре крупнее всего. Смотрит в камеру и карикатурно складывает губы «уточкой». Рядом с ним Бус, а выше на диване Белый, Кир и я. Все смеемся. Я вскинула руку с зажатыми в ней чипсами в каком-то победном жесте. Тепло. Хорошая картинка. Смазанная из-за недостатка освещения, но хорошая. Как будто из другой жизни. Которая сейчас от меня так далеко.

– …и как ты себе это представляешь? – раздается вдруг приглушенный женский голос из глубины квартиры.

Я растерянно оглядываюсь. Кир не закрыл дверь в комнату, и на кухне она, видимо, тоже приоткрыта. Я веду себя глупо, знаю, но все же крадусь по коридору. Мягко ступаю на цыпочках и останавливаюсь так, чтобы меня не видели. В конце концов, речь идет обо мне, разве у меня нет права слышать разговор?

– Она не хочет в детский дом.

– Кирюш, ты знаешь, что это значит, когда детей изымают из семьи? То, что дома им плохо.

– Ну, видимо, не хуже, чем в детдоме.

– У нее рана на лице, откуда?

– Сама как думаешь, мам?

Она тяжело вздыхает:

– И ты мне еще доказать что-то пытаешься?

– Я не пытаюсь доказать. Я к тебе изначально за советом пришел, ты на хрена мне лекцию читаешь?

– Кирилл, – ее голос звенит, – я в опеке десять лет работаю, ты чего от меня хочешь?!

Где она работает?! В опеке?!

Дыхательная функция утеряна. Жизненные показатели на нуле. Паническая атака на подходе.

И я сюда пришла сама? Да она же меня прямо сейчас туда отправит. Я все это знаю. Сначала увезут в больницу – проверять мое состояние. А я со свежими побоями. Нет. Нет уж. Хватит.

Я знала, что доверять никому нельзя. Особенно взрослым. Особенно, черт возьми, им!

Очень тихо я скольжу к двери, беру в руки ботинки. Невероятно аккуратно снимаю с вешалки куртку. Стараюсь не шуршать. Я это умею.

Я не помню, чтобы кто-то закрывал за мной дверь, и удача в этот раз действительно на моей стороне. Тяну ручку на себя, а потом вниз. Знаю, что надо делать именно так, чтобы язычок замка не щелкнул. Выхожу в коридор и только тут начинаю дышать. Когда оказываюсь на улице, позволяю себе паузу и вдох полной грудью. Всего один. Потом я бегу.

Дороги не разбираю, надо просто убраться подальше, чтобы не догнали. Когда попадаю на людную улицу, наконец, замедляю ход. Натягиваю капюшон толстовки на все еще мокрую и уже припорошенную снегом голову. Застегиваю куртку.

Первый раз в жизни мне хочется напиться. И, кажется, я знаю, куда за этим идти.

Глава 38

На улице снегопад. Крупные красивые хлопья медленно падают на землю. Как будто бы снежинки отказались прыгать по одной и сцепились в большие компании. Кружатся в свете фонарей.

Так просто и так волшебно. От бессмысленного созерцания снега меня отвлекает то, что я почти врезаюсь в нашего физрука. Огромный Косатон в одной руке держит пакет с продуктами, а в другой – руку маленькой девочки. Ей лет пять, симпатичная сосредоточенная мордашка, шапка с помпоном.

– Кицаева? Привет.

– Здравствуйте, – я неловко замираю.

Изучаю девочку, а она – меня. Я вдруг понимаю, как выгляжу. Без косметики, глаза опухшие, на брови – пластырь.

– У тебя что, волосы мокрые? – улыбка учителя сменяется озадаченным и внимательным выражением лица.

– Не успела высушить. У женщин такое случается.

– Это да, знаком с таким приколом, – он снова улыбается.

И, хотя мне следовало бы скорее уйти и скрыться от его изучающего взгляда, я зачем-то спрашиваю:

– Ваша дочка?

– Да. Мила зовут.

– Почти как Милана, – насильно растягиваю губы в улыбке.

Девочка с круглыми щечками изучает меня почти с таким же пристрастием, как отец. И спрашивает легко и непосредственно:

– Ты поранилась?

– Да. Упала.

– Я тоже вчера упала, – выбалтывает она.

Моя улыбка становится более живой:

– Надо нам быть аккуратнее, да?

Я снова окидываю их взглядом. Отец и дочь. Он – сильный, любящий. Она – нежная и трогательная, папина. Медленно смаргиваю. Красивая картинка. Я бы такую наклеила в коллаж.

– Милана, у тебя все в порядке? – спрашивает Косатон, пытаясь поймать мой взгляд.

Но я не могу. Сил не осталось. Отвожу глаза, снова растягиваю губы в принудительной улыбке. Зачем-то вру:

– Конечно. Вот иду к девчонкам, у нас сегодня ночевка. Кино будем смотреть, – я припоминаю название, которое говорила Марина, – «Виноваты звезды». Хорошего вечера. У вас красивая дочка.

Физрук поджимает губы и кивает:

– Вам с девочками тоже.

Я прохожу мимо, едва сдерживая слезы. Если чего и не хватало этим вечером, так это увидеть, что наш суровый Косатон – идеальный отец. По крайней мере, со стороны. Не стерпев, оборачиваюсь через плечо, чтобы еще раз на них посмотреть.