Бей первая

– Он, – горло сдавливает, и я тяну воздух в два захода, – он забрал все деньги.

– Которые ты откладывала на квартиру?

– Да.

Я всхлипываю, но не позволяю себе снова расплакаться. Кир смотрит на меня так, будто не верит тому, что я говорю. Но не потому, что я могу врать. А потому что он не может осознать. Как будто эта информация не втискивается в его картину мира.

Он подходит ближе, пальцем поддевает мой подбородок и придирчиво изучает лицо:

– Он тебя ударил?

– Не совсем. Скорее толкнул.

– Лана, у тебя бровь рассечена, а ты его защищаешь?

– Я не… – сглатываю, – я просто хочу объяснить, как было на самом деле.

Разгильдеев усмехается, все еще удерживая меня за подбородок:

– Киса, ты удивишься, но разницы между «ударил» и «толкнул» ни хрена нет, когда речь идет о здоровом пьяном мужике и его дочери.

Я резко подаюсь назад. Парень озвучивает то, что успело выскочить у меня из головы. Его ли я дочь? И есть ли какая-то разница, если нет? По крайней мере, теперь мне ясно, почему он срывал злость именно на мне. Сходство с блохастым котенком становится еще больше.

– Хочешь воды? Или чай? – Кирилл переводит тему.

Я киваю:

– Чай. Кир, а можно мне что-то из одежды? Я толком не успела переодеться.

– Видишь, мы пришли к тому, с чего начинали, – говорит он, распахивая шкаф, – ты все равно сейчас наденешь мои вещи.

Выдает мне футболку и черную толстовку с капюшоном и притормаживает, явно не собираясь покидать комнату. Я замираю. Попросить его выйти? Почему-то не хочется. Смотрим друг на друга, и эти взгляды выходят гораздо более интимными, чем любой наш поцелуй. Я поворачиваюсь к Разгильдееву спиной и медленно вылезаю из своей мокрой кофты. Переодеваться, стоя к нему лицом, я точно не готова, на мне нет белья. Но снова показать ему спину – как будто бы еще более смелый жест.

Я прижимаю его футболку к груди, когда парень делает шумный вдох и произносит с болью в голосе:

– Лана.

Подходит и кладет свою широкую ладонь мне между лопаток. Я зажмуриваюсь. Помимо свежих следов от ремня, которые уже начали терять цвет, там три шрама. Неровные, не очень широкие, наискосок пересекают мою спину. Как если бы меня царапнул Росомаха. Так мне всегда нравилось про себя шутить.

Кир наклоняется и целует меня в плечо, обжигая своим дыханием. Я начинаю дрожать. А он осторожно обхватывает меня руками поверх моих ладоней, прижимающих футболку, и притискивает меня к своей груди.

Так мы стоим целую вечность. Тот, кто управляет временем в этом мире, точно отсыпал нам на эти объятия самых длинных минут.

А потом Кир говорит:

– Я тебя люблю, Лана.

Я содрогаюсь всем телом. А он отпускает меня и выходит из комнаты. Пожалуй, скорее сбегает.

Что он только что сказал? Мне же не показалось? Это ведь не из жалости? Он действительно так чувствует?

Я надеваю его футболку, толстовку, которая доходит мне почти до колен, заправляю мокрые волосы за уши. Когда же они высохнут, разве не прошло сто лет с тех пор, как я принимала душ дома? Или все закручивается слишком быстро?

Натягиваю носки, которые он мне тоже одолжил. Господи, какой стыд.

Разгильдеев возвращается слишком быстро. Я еще не успела понять, говорил ли он всерьез. И могу ли я ему ответить. И могу ли я ему верить? Он держит в руках небольшую аптечку.

Садится передо мной на колени, обеззараживает рану, и я даже не морщусь. Будто на сегодня хватит боли. Ничего уже не ощущаю. Он вертит мою голову из стороны в сторону, пристально изучает рассеченную бровь.

Говорит:

– Я, конечно, не эксперт, но, кажется, это нужно зашивать. Съездим в травмпункт.

– Нет! – вырывается у меня слишком громко.

– Почему? – спрашивает Кир якобы спокойно.

– Потому что. Нельзя в больницу. Пусть так заживает, там ничего страшного, я же видела.

На самом деле ничего толком я не видела. Но даже если останется шрам, мне плевать. Никуда я не поеду.

– Лана, ты ведешь себя как ребенок.

– Я веду себя, как человек, который не хочет в детский дом, ясно? Вдруг будут спрашивать, откуда это?

– Ну, скажешь, упала, – огрызается он и швыряет грязную ватку в угол комнаты.

– Я несовершеннолетняя, вдруг они обязаны родителям сообщить или в ПДН?

– Мы с парнями были в травме, и не один раз. Никто никуда не сообщал.

– Так вы и на учете не стояли. Нет. Я сказала, что никуда не поеду. Все.

Гильдия сдается:

– Ладно. Дай хоть пластырем стяну.

Он старательно заклеивает рану, сводя края вместе. Его лицо слишком близко, я смущаюсь и опускаю взгляд. Любит. Такое простое слово, а так оглушительно звучит. Не помню, когда мне его говорили последний раз. Наверное, говорили же когда-то? Может, в самом начале, когда была маленькая?

– Сейчас принесу чай. Посидишь?