Бекболат

— Хорошо, аптей. Я сейчас схожу к ней. Бабушка Картабай жила одна. В ветхом домишке на восточной стороне аула. Маленькая, горбатенькая, необыкновенно подвижная, она с раннего утра до позднего вечера сновала, как челнок, из одного конца аула в другой. Она была знахаркой, гадалкой, а кое-кто поговаривал — еще и колдуньей. Лечила она ото всех болезней, заговаривала от всех бед и несчастий. «Дел у меня больше, чем моих седых волос!» — любила говорить бабушка Картабай.

Как и ожидал, Бекболат старушку дома не застал. Но вечером после захода солнца, постукивая длинной кривой палкой, бабушка Картабай пришла сама. И еще с порога запричитала:

— Знаю, знаю, что Болат ко мне приходил. Да дел-то у меня больше, чем седых волос на голове. Но коль зовут, как не помочь правоверной мусульманке!

С этими словами она подошла к кровати и стала читать над Кани молитву. Потом осмолила на огне пучок шерсти, дала понюхать больной.

Закончив свое дело, бабушка Картабай облегченно вздохнула:

— Ну вот, смилостивится аллах, завтра ей будет полегче!

— Пусть тебе, бабушка Картабай, масло само в рот попадает, — благодарно сказала Кеусар. — Сейчас попьем чаю с сыром, а потом я тебе курицу поймаю…

Однако Кани не стало лучше, всю ночь ее лихорадило. Бекболат не отходил от матери, только лишь перед самым утром вздремнул.

СЕРДЦЕ МАТЕРИ

До Маметали дошла весть, что очень плоха его старшая сестра Кани, и Маметали в тот же день отправился в дорогу.

…В сакле тускло горела небольшая лампа. Когда Маметали вошел, его никто не заметил. И он сам не сразу разглядел сидевших на низких табуретках женщин. В сакле стояла тишина. Лица сидевших были скорбными. Одна из женщин, словно очнувшись, вздрогнула и посмотрела на тахтамет. Маметали разом все понял. Он шагнул к топчану, откинул черное покрывало и припал губами к холодному лбу сестры.

— Маметали, брат! — раздалось за его спиной, и тотчас он увидел младшую сестру Кеусар, с лицом, залитым слезами.

— Сестрица… опоздал я, виноват, — тихо сказал он. — А где же Болат?

— К Нурыш-агаю пошел, чтоб помог похоронить.

Маметали присел у порога на скамеечку.

В сакле снова установилась тишина.

Бабушка Картабай, сидевшая у изголовья покойной, заглядывая в Коран, начала читать молитву. Одна из женщин запричитала:

Плачу я, родная,
Плачу — тебя больше не увижу…

К ее причитаниям присоединилась другая женщина. Ударяя ладонями по коленкам, она тянула:

Сито твое и кумган
Остались без присмотра.
Кани, сестра родная,
Сиротой дитя свое оставляешь…

Этот скорбный плач, наполняя саклю, хватал за душу.

Двор свой и дом
Кому оставляешь?
Сироту свою
Кому доверяешь?..

Кеусар, с бледным, осунувшимся лицом, плакала тихими слезами.

Маметали поднялся со скамеечки, подошел к ней, положил руку на плечо:

— Не надо, сестра, так убиваться. — Он погладил ее по голове. — Крепись.

— Правду ты сказал, Маметали, — вступилась бабушка Картабай, оторвавшись от Корана. — Много плакать нельзя. Нехорошо: аллаха прогневишь.

Снова скорбная тишина.

— Ушла от нас, как будто и не было ее на свете, — всхлипывает Кеусар.

— Все мы уйдем туда, — говорит ей бабушка Картабай.

Кеусар, вытирая кончиком платка слезы, обращается к брату:

— Маметали, она до последнего часа не сводила глаз с порога, тебя ждала.

— Не полагал я, сестрица, что так получится, — тяжело вздохнув, сказал Маметали.

— Ведь она в своей жизни ничего, кроме горя, не видела, — продолжала Кеусар. — Хоть бы сейчас, пока не похоронили, воздали бы ей, бедняжке, почесть. Хоть пришел бы мулла прочитать ясин[14].

— Он сейчас сидит за столом Кабанбека, утробу свою набивает бараниной. Разве он пойдет от такого стола к бедняку? — сказала бабушка Картабай.

— А что стряслось с Кабанбеком, тетушка Картабай? — удивленно спросил Маметали.

— Не с ним — такого кабана и скала не раздавит, — с его женой. Хво́рая она у него, хилая. Замуж-то выходила, как ягодка была. И понятно: не в бедной семье выросла, а в княжеской, в доме мурзы. Да вот аллах не дал счастья. Не любит ее Кабанбек, с того и хиреет женщина. Вчера и меня звали к ней, шайтанью силу молитвой отпугивать. А сейчас, видишь, муллу позвали!

— Понятно! — воскликнул Маметали. — Кошки там, где мясо, куры — где просо!

— Вот-вот! — подхватила бабушка Картабай. — Когда умирает бай, их со двора ярлыгой не выгонишь.

Вошел Бекболат. Маметали встал и шагнул навстречу. Тихо сказал:

— Болат!..

Они обнялись, как обнимаются джигиты: большие, сильные руки дяди крест-накрест обхватили племянника, а руки Бекболата стиснули плечи дяди. Маметали с удовольствием почувствовал, что руки племянника уже окрепли, могут держать и клинок и коня строптивого осадить.

— Машалла! Добро! — сказал он.

Опять в сакле стало тихо. Только бабушка Картабай, сидя у изголовья умершей, шепотом читала бесконечную молитву.

Маметали и Бекболат сидели, опустив головы. Все они вот так проведут ночь: таков обычай предков.