Бекболат

Маметали внимательно слушал племянника, задавал вопросы, уточняя то одно, то другое.

— А как с оружием? — спросил он.

Бекболат сказал, что некоторые вооружены лишь ружьями да камами, а надо бы винтовки и пистолеты.

— Хорошо. Доложу в комитете. — Маметали встал. — Итак, все ваши люди должны быть начеку, чтобы в любое время могли объединиться в боевые группы, в отряды.

Самодельная свеча из овечьего жира, стоявшая на маленьком столике и неярко освещавшая комнату, вся оплыла. Пламя ее колебалось и готово было вот-вот погаснуть.

— Ну что ж, друзья, желаю вам успеха!

Маметали крепко пожал всем руку и обратился к Азамату:

— Итак, друг Азамат, будем пробираться в твой аул. Веди горной тропой. Надо быть осторожными: так требует дело…

— Все на площадь! Все на площадь!

Кто это кричит, кобанлычане узнали сразу. Конечно же, Нурыш! Только непонятно — почему так рано? Праздник обычно начинается позже, а сейчас солнце не поднялось над горизонтом даже в рост человека. Да и сам клич Нурыша был не тот, что прежде. Раньше приглашение на площадь он пересыпал шутками-прибаутками. Надев маску козла и козлиную шкуру, Нурыш напевал песенку козла, который хвастал смелостью и удалью, а на самом деле был ужасный трус. Нурыш так искусно представлял хвастунишку, что аульчане хохотали до упаду и от всего сердца угощали Нурыша чашкой бармажи, а девушки дарили ему, кто вышитый золотой мишурой кисет, кто платочек. Женщины угощали домашней халвой…

Теперь же Нурыш-агай был серьезен и строг. И как аульчане ни зазывали его в саклю, чтобы отведать приготовленного к празднику баурсака, ни к кому так и не зашел. Нурыша будто подменили… Словом, что-то сегодня должно произойти серьезное, и, собираясь на площадь, люди опоясывали себя верной камой.

Запоздавших не было. Площадь шумела и бурлила, как Кубань в полую воду. Когда на крыльце аульской управы появился в окружении своих товарищей, вооруженных карабинами и камами, Бекболат, многие влезли на плетни и заборы. А чтобы лучше слышать, приставили к уху шапку.

А он говорил о том, что довольно терпеть произвол Батоки и его прихвостней. Довольно кровопийцам владеть почти всей аульской землей! Декрет о земле уже давно издан в Петрограде. Его подписал сам великий батыр Ленин. И потому у кобанлычан, как и у других крестьян Северного Кавказа, есть законное право отобрать у мироедов землю и поделить между бедняками и узденями. Поделить сегодня же, так как время не ждет — на дворе весна, пора выезжать в поле.

— Да, да, — загремело над площадью, — ты дело говоришь, сын Алима! Идем в поле сейчас же!

И, плотно сдвинувшись вокруг Бекболата и его вооруженных товарищей, люди пошли на поле мурзы Батоки, на которое они раньше не смели и ногой ступить.

Земля! Что может быть дороже и желаннее ее для бедняка? Она — сама жизнь, мать и кормилица. Надежда на все лучшее. Теперь он будет обрабатывать ниву для себя. Для себя бросит в борозды пшеничные и кукурузные зерна. Наконец-то дети его будут избавлены от постоянного голодания.

Бекболат видел, как радостно светились лица людей, и сам был необыкновенно взволнован. А когда начали делить землю, он сказал:

— Батырбек! Отмерь первым Ама́т-агаю.

В стороне от собравшихся стоял мужчина лет пятидесяти, в рваной черкеске и старой лохматой шапке, из-под которой пугливо смотрели большие кроткие глаза. Они видели все, что происходило здесь, но сердце Амата не верило. Как можно делить байскую землю? Все это Амату казалось игрой, забавой, какие бывают в день сабантоя.

Его прозвали за бедность Ярлы́-Амат — бедный Амат. В ауле больше половины людей были бедными. Но такого горемычного бедняка не было: ни козы во дворе, ни жены, ни детей в доме. Вечный раб мурзы Батоки.

Ярлы-Амата пугала опасная затея Бекболата. А вдруг налетят муртазаки и начнут полосовать плетками? И он отходил все дальше и дальше. А когда его окликнули, он поначалу не расслышал.

— Амат-агай! Идите сюда! — повторил Бекболат.

Амат, встрепенувшись, удивился: он впервые слышал, что его называют не «ярлы», а почтительно — «агай», старший брат. Он в растерянности посмотрел на людей.

— Иди, иди, Амат. Вот твоя земля… Твоя, верь нам, — говорил Батырбек, отмеряя саженью землю. — Вот твоя межа… Иди, не робей.

Амат неуверенно подошел к меже, и его обветренные потрескавшиеся губы зашептали:

— Неужто все это наяву? Или… Нет, нет, конечно же, не сон… Да благодарит сына Алима великий аллах!

А Батырбек тем временем шагал все дальше по полю, отмеряя участки. Люди шли за ним радостные, веселые. Весеннее солнце щедро лило лучи на землю, и она, будто дыша, курилась паром.

Тот, кому земля была уже отмерена, стоял у своего участка и глядел вокруг такими счастливыми глазами, словно впервые увидел белый свет.

Нурыш, после того как ему указали, где отныне будет его поле, опустился на колени и, взяв на ладони горсть рыхлой земли, принялся целовать ее…

Все давно разошлись по домам, только Амат-агай еще ходил по своему наделу. Нагибался, брал землю, рассматривал, мял в руке.

— Хороша, очень хороша! — говорил он. — Слава всевышнему! И во сне такое не снилось.