Бела Кун

Противопоставляя себя реакционным кругам Коложвара, Бела Кун, д-р Хуго Лукач и другие встали на защиту Ади, но убедить противников им не удалось. И это естественно. В борьбе за поэзию Ади сталкивались друг с другом революция и те, что страшились и ненавидели ее.

В нашей коложварской квартире на стене висела единственная фотография. На ней было написано: «Бела Куну с любовью. Эндре Ади».

«Какими горестно-умными глазами смотрит он на этот поганый мир!» — восклицал не раз Бела Кун, глядя на фотографию Ади. (Когда и где она пропала — не знаю. Быть может, найдется еще когда-нибудь в Трансильвании.)

Наконец с помощью моего брата нам сняли квартиру в Коложваре и обставили ее. Помещалась она на третьем этаже в доме номер 6 по проспекту Франца-Иосифа. И к ужасу всей нашей мещанской родни и знакомых, 29 июня 1913 года был заключен брак, который, несмотря на все пророчества — «и полгода не продержится», «все равно бросит» (то есть Бела Кун меня), — продолжался двадцать четыре года и тогда тоже прервался по не зависящим от нас обстоятельствам.

После торжественного ужина мы сразу уехали. Свадебное путешествие от Надьенеда до Коложвара продолжалось два часа, а «медовые месяцы» до 28 июня 1937 года.

Конечно, в нашей жизни было немало забот, так как и нам приходилось поддерживать видимость благополучия. Однако так называемую светскую жизнь мы не вели, почти никуда не ходили и тем не менее едва сводили концы с концами. К тому же я заболела вскоре после замужества и не могла давать уроки.

Рабочий день Бела Куна строился так: к восьми часам он уходил на службу в страхкассу. В два часа возвращался домой, обедал, пообедав (если было время), отдыхал часок, потом снова уходил и до позднего вечера был занят различными собраниями, заседаниями, докладами. Вечером возвращался домой всегда в сопровождении нескольких товарищей. Они не только провожали его до дому, но и частенько поднимались наверх. Бела Кун просил поставить на стол все, что было в доме, а если еды оказывалось мало, добавлял шутя: «Не беда, по крайней мере мыши не заведутся».

Он вечно трунил надо мной, что я не умею стряпать и ему, бедняге, приходится меня обучать. Высмеивал высшие девичьи школы: дескать, они ничему толковому не учат будущих жен. Такими шутками развлекал товарищей, пока не был готов обильный или скудный ужин.

Серьезный разговор начинался всегда после ужина. Я внимательно слушала, но не вмешивалась в него, хотя и говорилось о знакомых мне вещах. В ту пору я еще не чувствовала себя достаточно зрелой, чтобы участвовать в обсуждении различных теоретических или актуальных практических вопросов рабочего движения.

Хорошо помню, как резко критиковали руководство социал-демократической партии: мол, почему не борется оно энергично за увеличение заработной платы. Бранили социал-демократическую газету «Непсаву». По их мнению, она пренебрегала требованиями рабочих, в том числе и требованием снизить 10—12-часовой рабочий день. Сколько раз слышала я угрозы: если «Непсава» будет продолжать в том же духе, перестанут подписываться на нее.

Избирательное право — вернее сказать, бесправие — тоже служило постоянной темой бесед. Частенько рассуждали и о том, когда же попадут, наконец, представители рабочих в парламент, когда начнут там бороться за интересы трудящихся.

Осенью 1913 года Бела Кун участвовал на XX съезде венгерской СДП в качестве делегата коложварской организации.

Поехал он в столицу один, хотя и очень хотел взять меня с собой. Но я должна была считаться с тем, что билет на поезд, номер в гостинице и прочее стоят дорого. И сколько Бела Кун ни уговаривал: «Да не обращайте внимания, поедемте!» — осталась дома.

Вернулся он через неделю.

Привез столько подарков, что на эти деньги я дважды могла бы съездить в Будапешт и обратно. Подаркам я обрадовалась, а Бела Куна пожурила. Но он и слушать не хотел. Подарки красивые, мне они понравились, деньги потрачены. О чем тут еще рассуждать?!