Бела Кун

И тогда и позднее я нередко задумывалась о том, что Бела Куну лучше всего было бы родиться сказочным богачом — так он был широк по натуре, так не знал цену деньгам и вещам. И разве только одно не позволило бы ему стать богачом: полное отсутствие чувства собственности. Причем, как мне кажется, главную роль тут играли даже не убеждения, попросту у него не было такого инстинкта. Считать он не умел, деньги у него не держались, он мог их отдать каждому, кто попросит, накупить любые подарки. Одним словом, не будь нас с сестрой, у него никогда и гроша за душой не было бы. Впрочем, и так не было да и не могло быть. Когда мы жили уже в Москве, у нас всегда кто-нибудь гостил (бывало, даже целая семья), всегда кто-нибудь останавливался проездом?' завтракал, обедал, ужинал — мы никогда одни не садились за стол. А откуда было на все это брать деньги сестре, которая вела хозяйство? Бела Кун и над этим не задумывался. «Надо покормить товарищей!» — вот и был весь сказ, а что на все прочее не останется денег, так и бог с ним! Он не замечал, как, надо сказать, и все мы, что обивка мебели висела клочьями, что на окнах не было занавесок, что в доме все обветшало, что в конце каждого месяца сестра должна была у кого-нибудь занимать тридцатку. Ему это было глубоко безразлично. Он жил всегда как на биваке — ждал момента, когда можно будет, наконец, сорваться с места, кинуться с головой в подпольное движение, уехать опять бороться за свободу Венгрии, а может быть, и другой страны. Поэтому естественно, что наш дом был нечто вроде перевалочного пункта, естественно, что он мог явиться в десять вечера с каким-нибудь незнакомым человеком и смущенно, но решительно заявить: «Товарищ переночует у нас, побудет несколько дней». В его кабинете нельзя было жить — это мы все знали, там полно бумаг, причем и секретных. Ну да ничего, сестра вместе с дочкой и сыном будут ночевать в столовой. И в десять часов вечера в квартире начиналось великое переселение народов. Только после этого садился Бела Кун за стол вместе с нежданным гостем. Сколько бы ни оставили ему на ужин, он все делил пополам, быстрым движением перекидывая половину еды из своей тарелки в тарелку гостя.

И вот очередной гость живет у нас — завтракает, обедает, ужинает. К величайшему возмущению детей, начинает вмешиваться в их воспитание. Оно и понятно, он чувствует себя совсем дома. Его обшивают, обстирывают… Потом, если это подпольщик из Венгрии, он исчезает с такой же быстротой, как появился, а если нет, переезжает в какую-нибудь комнатку, которую Бела Кун же выхлопотал ему.

Тут-то и начинались иногда чудеса в решете. Хотя в двадцатые и тридцатые годы получение комнаты в Москве было почти чудом, однако среди наших гостей попадались и такие, что бывали недовольны, когда получали. И не мудрено! Тогда придется жить самостоятельно, на свои деньги, нельзя будет за всем обращаться к моей сестре и даже к Бела Куну… Хоть и редко, но все ж иногда мне приходилось вспоминать пословицу: «Не кормивши, не поивши, врага не наживешь!» А вот Бела Куну никогда ничего такого не вспоминалось. Даже людская неблагодарность не оставляла у него в душе никакого осадка. Поэтому, как только появлялся очередной приезжий, сердце его тут же раскрывалось, глаза опять лучились добротой, и мало того, что он приводил к нам нового постояльца, но в случае нужды отдавал ему свои башмаки, свитер, рубашку, что под руку попадалось. И все это происходило потому, что самому ему, в сущности, ничего не было нужно. Есть — хорошо, а нет — не замечает.

Конечно, «гостиница и ресторан», которые он завел у себя дома, подчас и ему были в тягость, но этого не понимали ни он сам, ни гости. Раздражение, когда оно возникало, Бела Кун срывал не на чужих людях, а всегда на ком-нибудь из семьи. Например, в такие минуты двенадцатилетняя Агнеш узнавала, что она постыдно неграмотна, так как ничего не знает об учении Павлова. (Отец, разгневанный, уходил в кабинет, громко хлопнув дверью.) Или семилетнему Коле сообщалось, что он идет не в ногу с веком, ибо не умеет построить железную дорогу из «Конструктора». Но бывало, что и суп «слишком горячий» подавался на стол…

Всем доставалось, кроме гостей и меня. О гостях вообще не могло быть и речи — Бела Кун был человек воспитанный, деликатный и очень гостеприимный. А меня он боялся обидеть, вернее сказать, боялся моей обидчивости. Не знал потом, как подступиться ко мне.

Одним словом, вспыльчивость его бессознательно устремлялась в другую сторону.

А вспыльчив он был необыкновенно, столь же вспыльчив, как и отходчив и добр. Все эти свойства его проявлялись очень ярко, очень экспансивно. Рассудок далеко не всегда играл роль контролера. Вообще говоря, рассудочности у него было очень мало, как и хитрости, осторожности, осмотрительности. Ему бы жить по велению чувств, и, если всерьез подумать, так родиться бы ему не сказочным богачом, а попросту в коммунизме, в том самом, о котором Маркс мечтал.

Не один он был таким среди ленинской гвардии, многие из них по человеческим качествам опередили свой век.