Белая фабрика

Мы возвращаемся снова в сцену уничтожения гетто. Коппе снимает наручники, Ланге сбрасывает мантию судьи и тоже оказывается под ней в эсэсовской форме. Раздается паровозный гудок. Ривка хватает Йосефа за руки.

Ривка. Надо скорей бежать, пока их поезд не ушел!

Йосеф. Куда бежать?

Ривка. На станцию! К Вольфу, к Герману!

Йосеф. Ты не сможешь их оттуда выручить, Ривка! Это невозможно!

Ривка. Какая разница?! Нельзя их там сейчас оставить одних, Йозеф!

Йосеф. Ривка… Если мы будем в этом отряде… мы сможем продержаться…

Ривка. Им сейчас очень страшно, Йозеф! Ты можешь себе представить, как им сейчас страшно там без нас?!

Йосеф. Ты… Если мы уйдем туда, мы пропадем все!

Йозеф прижимает ее к себе изо всех сил.

Йосеф. Послушай… Посмотри на это с другой стороны, Ривка… Если мы уцелеем… Если мы выберемся… мы сможем завести еще детей… еще… других… Слышишь?

Ривка. Других?.. Других детей?!

Ривка силой выкручивается из объятий Йосефа. Делает шаг, другой. Йосеф не двигается. Потом с размаху лепит ему пощечину. Йосеф стоит на месте, словно обратившись в соляной столб.

Ривка. Ты… остаешься?

Йосеф. Мы начнем все заново, Ривка! Забудем все это, забудем этот кошмар и начнем все заново…

Над их головами раздается вой моторов истребителей.

Ланге. Русские самолеты! Скоро фронт будет здесь.

Коппе. Надо пошевеливаться, а то не управимся со всем.

Коппе, собрав людей в очистной отряд, взмахом руки манит их за собой. Йосеф нерешительно смотрит на него, потом на Ривку – и делает шаг, другой – за Коппе.

Ривка. Я не понимаю… Я не понимаю, Йозеф… Что с тобой стало…

Йосеф (сквозь слезы). Как будто ты сама – святая! Слышишь? Слышишь?!

Раздается очередной гудок паровоза – и Ривка опрометью бросается вон со сцены. Коппе оглядывает гетто, сжимает и разжимает кулак, обращаясь к Ланге.

Коппе. Да, Ланге. Удивительное ощущение, а? Как будто мы с вами можем созидать и крушить миры. Потрясающее ощущение!

Работники очистного отряда, среди которых и Йосеф, занимают на сцене те же места, что и работницы шоколадной фабрики, что и работницы Белой фабрики. Они принимаются упорядочивать разбросанные по сцене предметы обихода, расставляя их вновь как обстановку нью-йоркской квартиры Йосефа.

34

Нью-йоркская квартира Кауфмана, в которой проходит трибунал над Коппе; только теперь на Коппе офицерский китель, наручников на руках больше нет, а судейская мантия наброшена на плечи Ланге небрежно, так что под ней хорошо видна эсэсовская форма.

Ланге. Что вы можете сказать в свое оправдание, Кауфман?

Йосеф. Что?! Какое право вы имеете сравнивать нас?! Он палач, а я, может, и стал его подручным, но только чтобы не быть жертвой! Я просто делал все возможное, чтобы уцелеть, чтобы спасти семью!

Коппе. У меня даже голова разболелась… Послушайте, Кауфман. Это были такие времена. Определим их как времена всеобщего помутнения, природного катаклизма. Кого вы вините, когда ураган ломает ваш дом? В обычной нашей жизни ни вы, ни я не стали бы предпринимать ничего подобного.

Йосеф. Меня никто не заставит в это поверить!

Коппе. Я не собираюсь вас заставлять, Кауфман. Я просто говорю вам, во что вам следует поверить, а уж сама непростая работа по убеждению лежит на вас самом.

Ланге. Господин Коппе, вы сожалеете о своей роли в этих прискорбных событиях?

Коппе. Не признавая себя виновным, я тем не менее сожалею о том, что оказался, как и господин Кауфман, жертвой этих ужасных обстоятельств… Быть может, нам, немцам и евреям, стоило бы создать некую… комиссию по примирению, что ли. Я бы с удовольствием взял на себя такую общественную нагрузку, ваша честь.

Ланге. Суд готов рассмотреть ваше заявление как шаг к деятельному раскаянию.