Белая фабрика

Коппе. К тому же обвинение так и не привело доказательств моего непосредственного участия в принятии решений касательно упомянутых специальных медицинских процедур относительно депортируемых.

Старый Йехезкель. Ваша честь, у обвинения имеется ключевой свидетель, показания которого опровергают утверждения господина Коппе!

Ланге. Свидетель?

Старый Йехезкель оборачивается к сидящему на постели Йосефу.

Старый Йехезкель. Вот он.

Ланге. Хорошо. Заслушаем свидетеля. (Йосефу.) Имя, место жительства, род занятий?

Йосеф (пораженно). Эээ… Меня зовут Джозеф Кауфман. Я американский гражданин. Проживаю в Нью-Йорке. Работаю в юридической фирме «Маккензи, Литтл, Норд и партнеры». Женат, имею дочь.

Старый Йехезкель. Где вы родились и жили до получения американского гражданства?

Йосеф. В Лодзи, в Польше. После войны уехал в Израиль, оттуда эмигрировал в США.

Старый Йехезкель. Годы войны вы провели в Лодзи? Были интернированы в гетто?

Йосеф. Да… Да. Именно так.

Старый Йехезкель. Приходилось ли вам когда-либо сталкиваться с обвиняемым?

Йосеф и Коппе встречаются взглядами. Йосеф поднимается с постели, сует ноги в тапки, подходит к Коппе. Тот принимает предельно незаинтересованный вид, барабанит пальцами по столу, насвистывает.

Йосеф. Приходилось ли мне сталкиваться с обвиняемым? О да. Этот человек лично предписывал господину Румковскому, сколько человек гетто до́лжно предоставить для уничтожения.

Коппе. Возражаю! Для депортации.

Йосеф. Для депортации куда? Эти поезда шли в лагеря смерти!

Коппе. Разве вы сами были депортированы?

Йосеф. Нет… Я – нет…

Коппе. Так откуда же вам известно про непременное применение специальных мер к депортируемым?

Йосеф. Это было известно всем в Лодзи!

Коппе. Ваша честь, гетто Литцманнштадта было перенаселено, санитарные условия в нем были тяжелыми, и наша администрация периодически предпринимала усилия по его расселению. Этим, подтверждаю, я занимался. Но обвинять меня в убийствах!

Йосеф. Ваши подчиненные при мне и при вас убивали невинных людей!

Коппе. При вас?

Он нахмуривается и всматривается Йосефу в лицо пристальней.

Коппе. А я думаю – откуда вы мне знакомы? У меня отменная память на лица, ваша честь. Вы служили мне несколько раз переводчиком в Литцманнштадте, не так ли?

Йосеф. Я… Моя мать из Австрии, ваша честь, поэтому я знаю немецкий, и действительно мне пару раз случалось…

Коппе. Но не только… А в еврейской полиции, случайно, вы не работали, герр…

Ланге (подсказывает). Кауфман.

Йосеф. Я?

Ланге. Вы.

Коппе. Точно! Помню вас в этой забавной униформе еврейского полицая. Где-то должна быть и фотокарточка.

Он лезет в карман и достает снимок Йосефа в форме – вместе с семьей: та самая фотография, сделанная для Музея еврейства. Передает фотографию Ланге.

Ланге. Действительно. Очень интересно.

Коппе. Скажите, господин Кауфман, а во время вашей службы в полиции гетто Литцманнштадт вам не приходилось принимать участие в особых мероприятиях и операциях по обеспечению депортации населения?

Йосеф. Какое это имеет отношение… Я просто исполнял приказы…

Коппе. Точно так же, как и я!

Йосеф. Вовсе нет! Я присутствовал при том разговоре, когда вы потребовали депортировать двадцать четыре тысячи стариков, больных и детей…

Коппе. Эти цифры мне спустили из Берлина. Я был таким же передаточным звеном в механизме, как и вы, господин Кауфман.

Йосеф. Ложь! Как будто у меня было выбор! Я всегда оказывался в ситуации, когда правильного выбора не могло быть! Я просто выбирал жизнь!

Тем временем Ланге-судья передает фотоснимок Йосефа и его семьи Старому Йехезкелю, который с интересом изучает его.

Старый Йехезкель. На фотографии вы с детьми, господин Кауфман. Это ваши дети?

Йосеф. Да. Герман, десять лет, и Вольф, ему было девять.

Старый Йехезкель. Что же с ними стало?

Йосеф. Они погибли.

Старый Йехезкель. А рядом с вами, наверное, ваша жена, Ривка? Мать мальчиков?

Йосеф. Откуда… Да. Это Ривка. Моя первая жена.

Старый Йехезкель. А где же Ривка? Что с ней случилось? Скажи правду, Йосеф!

33