Белая фабрика

Йосеф. Что за глупости? Это мясо, Ривка! Ешьте, мальчики. Вам расти надо! Ну?

Вольф. Мама, а почему ты не ешь?

Йосеф. Мама кобенится. Да, мама? Брезгует. А вы кушайте.

Герман. Она нехорошая, эта колбаса? Пахнет странно.

Йосеф. Чесночком! Как она должна пахнуть?! Открывайте-ка рот!

Берет кусок колбасы, кормит Вольфа, Германа.

Вольф (жует). Спасибо.

Герман (жует). Вкусно.

Йосеф. Вот! Я же говорил! На Белой фабрике такой не дают! Не попробуешь, Ривка?

Ривка. Нет. Спасибо.

Йосеф. Просто назло мне, да? А что, лучше было времечко, когда я фекалистом горбатился? Когда каждый день домой дизентерию мог притащить?

Ривка. Отстань.

Герман. Это в полиции так платят? Колбасой? За то, что ты воров ловишь?

Йосеф. Да. Воров знаешь сколько? Каждый так и норовит стащить что-нибудь. Без полиции наше гетто живо превратится ужас во что! Порядка не будет, работа встанет, немцы перестанут нас снабжать… Тогда всему конец. Но четыреста человек полицейских – это нешуточная сила! И три действующих тюрьмы. Только за счет того, что всякое ворье и отребье боится нас, мы и выглядим, и функционируем как настоящий город, а не какой-нибудь цыганский табор! Только за это немцы нас уважают и видят в нас, именно в нас из всех евреев, – людей! Только поэтому наше гетто и цело. Потому что у нас тут порядок и закон, в нашем заповеднике. Да!

Ривка слушает его рассуждения, не отрывая глаз от стола.

Йосеф (тихо). А ведь фронт все ближе. Осталось немного уже. Нас освободят… Ты еще увидишь, кто был прав, Ривка. Ты еще посмотришь.

Он отрезает себе большой кусок колбасы и пихает его в рот.

Йосеф. Отличная колбаса. Как раньше. А то и повкусней будет!

30

Отделение почты в гетто. Йосеф Румковский, брат Хаима Румковского, сидит за столом, открывает конверты и читает письма. Входят Хаим Румковский и Йосеф с семьей, за ними – Ланге, у которого в руках фотоаппарат.

Хаим Румковский. Итак, это вот наше отделение почты. Расскажи, братец! Это мой младший брат тут верховодит, с вашего позволения.

Йосеф Румковский. Да… Большая честь. Почтовый оборот очень оживленный. Тут он было снизился, но потом, с прибытием новых жителей, снова подрос.

Ланге. Куда они пишут? Кому?

Йосеф Румковский. Друг другу. За пределы гетто наша почта, увы, пока не доставляет.

Ланге сердечно смеется. Поднимает фотоаппарат, делает снимок.

Ланге. И что пишут?

Йосеф Румковский. Любовные признания. Деловая корреспонденция. Письма родным, с которыми не хочется разговаривать. Обычные житейские дела.

Ланге. Я интересуюсь, потому что сдача ценностей в последнее время почти на нуле. Мы возлагаем надежды на перлюстрацию почты.

Хаим Румковский. Мы – не покладая рук…

Ланге. Пойдите-ка, встаньте рядом с братцем. Щелкну вас вместе.

Хаим Румковский встает рядом со своим братом, и Ланге делает фотографию.

Хаим Румковский. И еще вы просили позвать отличника еврейской полиции с семьей для фотоархива. Вот. Кауфман!

Ланге. А! Ну давайте семейное фото сделаем. Так, ты обними жену, дети рядышком.

Йосеф и Ривка становятся рядом, он хочет ее приобнять, Ривка сторонится.

Ривка. Для чего эти фотографии?

Хаим Румковский. Господин офицер делает карточки для фотоархива создаваемого в Германии Музея европейского еврейства.

Ланге (делает снимки). Ну вроде готово. Благодарю.

Он выходит. Хаим Румковский провожает его до выхода, кланяется и утирает пот. Потом возвращается. Хлопает своего брата по плечу.

Хаим Румковский. Справились! А правда, что почтовую марку новую напечатали?

Йосеф Румковский (добродушно). Ага! Я так и думал, что ты спросишь.

Йосеф Румковский достает кляссер, листает, открывает на одной странице, протягивает брату. Тот вытаскивает несколько листов неразрезанных марок, придирчиво изучает. Йосеф Кауфман с любопытством заглядывает через плечо.

Хаим Румковский. Ну вроде я тут ничего вышел, нет?

Йосеф Румковский. Лучший твой портрет взяли, братик.