Белая кошка

Не могу здесь находиться. О стольком приходится молчать. К тому же я подозреваю братьев. Нет уж, домой, упаковывать вещи.

Баррон потягивает черный кофе из чашки, красивая чашка – с блюдечком.

– Чего ты наговорил маме? Филип ее уже полчаса успокаивает.

– Она что-то знает и скрывает это от меня.

– Да брось. Она от нас скрывает миллион разных вещей.

– От меня больше, чем от тебя. Можно кое о чем спросить?

Присаживаюсь на диван. Надо хотя бы попытаться его предупредить.

– Конечно, валяй.

– Помнишь, как-то в детстве мы пошли на пляж в Карни? Поймали в кустах по лягушке, твоя, совсем крошечная, ускакала, а я свою раздавил, у нее изо рта кишки вылезли. Мы решили, что она умерла, и оставили на камешке, а через минуту лягушка исчезла. Как будто подобрала свои кишки и упрыгала. Помнишь?

– Ну да, а что? – Баррон пожимает плечами.

– А тот раз, когда вы с Филипом нашли на помойке целую пачку журналов «Плейбой»? Вырезали ножницами картинки с голыми грудями и повесили на лампу, а она загорелась. Еще пять баксов мне тогда дали, чтобы не проговорился маме с папой.

– Такое разве забудешь, – смеется брат.

– Ладно. А когда ты накурился дешевой травы? Упал на полу в ванной и лежал, говорил, если встанешь – голова развалится. Чтобы ты успокоился, пришлось читать вслух первую попавшуюся книжку, мамин любовный роман «Первоцвет». От корки до корки.

– А зачем ты это все спрашиваешь?

– Так ты помнишь?

– Конечно помню. Ты прочел всю книжку. Потом пришлось с пола кровь отмывать. К чему вопросы?

– Ничего этого не было. Вернее, было, но не с тобой. Лягушку я один поймал. Историю про «Плейбой» мне рассказал сосед по комнате. Это он заплатил сестренке, чтоб родителям не сдала. Третий случай произошел с Джейсом, парнишкой из нашей общаги. К сожалению, «Первоцвета» под рукой не случилось, и мы с Сэмом и еще одним мальчишкой по очереди читали «Потерянный рай» через запертую дверь. По-моему, от этого у него глюки начались.

– Неправда.

– Ну, мне, во всяком случае, показалось, что у него глюки. Он до сих пор при упоминании об ангелах шарахается.

– Думаешь, ты удачно пошутил? – вскидывается Баррон. – Я просто подыгрывал, хотел понять, к чему ты клонишь. Тебе не обвести меня вокруг пальца, Кассель.

– Уже обвел. Ты теряешь воспоминания и изо всех сил пытаешься это скрыть. Я тоже теряю память.

– Ты про Лилу? – Брат бросает на меня странный взгляд и оглядывается на деда.

– Лила осталась в далеком прошлом.

– Помню, ты ревновал, когда мы встречались. Втюрился, как маленький, все время подначивал меня ее бросить. И вот я спускаюсь в дедов подвал, она на полу, а ты стоишь там с остекленевшими глазами.

Наверняка он рассказывает это мне, чтобы поддеть, отомстить за унижение.

– И нож, – поддакиваю я.

Ни слова о той ужасной улыбке, почему? Ведь я так хорошо ее помню.

– Да, нож. Ты утверждал, что ничего не помнишь, но все было очевидно, – он качает головой. – Филип боялся Захарова, но родная кровь не водица, что может быть важнее семьи? Мы спрятали тело, помогали тебе, врали.

Он очень странно описывает убийство, словно вычитал в учебнике про какую-то битву по истории, а теперь притворяется очевидцем. Как можно сказать «кровь не водица», если перед глазами пол, измазанный настоящей красной кровью?

– Так ты ее любил?

Баррон в ответ неопределенно машет рукой.

– Лила была особенная, – криво улыбается он. – Ты, во всяком случае, так думал.

Брат не мог не знать, кто сидел в той клетке в собственных экскрементах, мяукал, ел кошачью еду.

– «Любила слишком я, чтобы простить ему»[7].

– Ты о чем? – непонимающе смотрит на меня Баррон.

– Цитата из Расина. Говорят еще, от любви до ненависти один шаг.

– Так ты ее убил, потому что сильно любил? Или мы уже не о ней говорим?

– Не знаю. Говорим, и все тут. Просто будь осторожен…

Входит Филип.

– Кассель, на пару слов. Наедине.

– Ты что-то подозреваешь? – Баррон переводит взгляд с одного на другого. – Почему я должен быть осторожным?

– Мне-то откуда знать, – пожимаю плечами.

Мы возвращаемся на кухню. На заляпанной скатерти осталось несколько грязных тарелок и полупустых бокалов. Филип наливает в чашку из-под кофе немного золотистого бурбона.

– Сядь, – приказывает он, смерив меня долгим молчаливым взглядом.

– Чего ты такой кислый? Я сильно расстроил маму?

Мне страшно хочется потрогать зашитые под кожу камешки, почувствовать знакомую боль. Так часто бывает с ранкой, оставшейся от вырванного зуба.

– Понятия не имею, что тебе известно, но пойми же, я всегда хотел лишь одного – защитить тебя. Ты должен быть в безопасности.

Сколько пафоса. Качаю головой, но не спорю.

– Ладно, но от чего ты меня защищаешь?

– От тебя самого.

И тут Филип смотрит прямо мне в глаза. На мгновение я вижу перед собой того самого безжалостного громилу, которого все так боятся, – губы сжаты, желваки напряглись, темная прядь упала на лицо. Но он наконец-то смотрит мне в глаза, после стольких лет.

– О себе лучше позаботься. Я уже большой мальчик.