Белая лошадь – горе не мое

— А его мама потеряла…

— Он у нас… — зачем-то повторил Саня, после чего снова помолчали.

— А мама говорит, если он у вас, то пусть идет домой, а то он, наверно, вам надоел совсем уже…

— Нет, еще не совсем…

— А мама говорит, что уже поздно…

— Я провожу…

Молчание. Потом:

— А мама говорит, что это неловко…

— Почему?

— Потому! — отчаянным голосом сказала Петухова Юля. — Мама говорит, чтоб я сама за ним шла, чтоб вас не затруднять!

И тут, вместо того чтобы сказать Петуховой Юле, что его это вовсе не затруднит, Саня принялся подробно объяснять, как до него удобней добраться…

— Сейчас за тобой сестра придет, — сказал он Кукареке, поспешно запихивая под стол рюкзак.

— У, зараза! — рассердился младший брат. — Нигде житья от нее нету.

— Мама тебя потеряла, при чем тут Юля?

— Ага, мама! Мама сегодня на дежурстве! Это Юлинская привередничает…

Леша спрыгнул с подоконника.

— Я пойду. Завтра — как всегда?

— Да, на вокзале, — кивнул Саня, лихорадочно оглядывая свою комнату: надо было успеть прибрать. И он почти успел, когда снова позвонила Петухова Юля и виноватым голосом сообщила, что она заблудилась: трамвая долго не было, и она решила идти пешком, напрямик.

— Как вы шли, вспоминайте!

— От кинотеатра дворами…

— Какими? Приметы назовите!

— Ну… Там белье висело на веревке… Синяя такая рубашка. А в соседнем дворе в футбол играли. Один — Валера…

— Какой Валера?

— Малыш… В футбол играл, в шапке с помпоном. А его мама домой все звала…

— А еще?

— Еще — гаражи, а на них две кошки… За гаражами пустырь какой-то, а посередине телефонная будка зачем-то стоит… Я из нее звоню…

— Ясно, — сказал Саня. — Сейчас мы за вами придем.

— Собирайся, живо, — велел он Кукареке. — Юлю пойдем искать.

— Очень надо! — недовольно засопел тот. — Звали ее?

Они вышли в ясный осенний мрак. Во дворе, под тополем, печально звенели струны, там, под тополем, пели горестно и страстно:

Уходит капитан в далекий путь,
Не видя девушки из Нагасаки…

В толпе голосов сразу слышен был один, сильный, красивый, — голос трудного подростка Шамина. Голос этот, легко и медленно летящий в темноте над двором, будто не замечал надсадных, дурацких слов песни, он пел о чем-то другом — и слушать хотелось… Но все вдруг смолкло разом, смешалось — это Шамин заметил Саню, и над двором разнеслось:

Фраер ходит в галстучке зеленом,
Ждет тебя, тоскуя, у ворот,
Только он надеется напрасно,
Это ясно…

Это Сане посвящалось, сомневаться не приходилось: трудный подросток терпеть не мог учителя географии.

Они долго бродили в темноте по дворам, но в конце концов им повезло.

— А я тебе говорю — домой! — кричали из форточки.

— Еще рано! — упрямился в темноте мальчишеский голос.

— Валера, ты слышал, что я тебе сказала?!

— Ну, мам!

— Нечего мамкать, домой!

— Ну мамочка!

— А уроки сделал?

— Сделал!

— Не ври!

— Ну мамусенька!

— Чтоб через десять минут был дома, — сдался взрослый голос.

— Через пятнадцать! — ответил невидимый во тьме Валера и умчался в глубину двора, где неистово лупили по мячу и вопили гневно:

— Толик, пас!

— Вон гаражи, — сказал Кукарека. — Только кошек уже нет… Что они, дуры, что ли, сидеть и ждать…

За гаражами действительно был пустырь, заросший высокой полынью, а в центре полынного пространства странно светилась новенькая телефонная будка, светилась не электричеством будто, а оттого, что внутри ее был огонек: Петухова Юля в алой ветровке. Петухова из десятого «А» была тихая, серьезная девочка, смуглая, темноглазая, совсем не похожая на своего белобрысого, конопатого брата.

— Замерзли? — почему-то сердито спросил Саня. Впрочем, он был сейчас не Саня, а Александр Арсеньевич.

Юля помотала головой.

— Ну пойдемте. Я вас провожу…

Они пошли сквозь сухие, пыльные заросли полыни. Молчали. Кукарека унесся куда-то вперед, Александр Арсеньевич шел рядом с Юлей и понимал, что необходимо немедленно заговорить. Сказать что-нибудь такое… Взрослое, серьезное, что положено говорить учителю при встрече с ученицей. Например: «Н-да, вот скоро вы кончите школу… Этот год у вас решающий, Юля». Или: «Вы уже решили, Юля, куда будете поступать?» Но Александр Арсеньевич упорно молчал, и лицо у него было очень сердитое, будто он собирался поставить Петуховой единицу. Так дошли до дома и остановились у подъезда. Нужно было сказать: «До свидания» — и идти домой. Но Александр Арсеньевич стоял и продолжал молчать. И Петухова молчала тоже. А Кукарека носился где-то.

— Ну, я пошел… — произнес наконец Александр Арсеньевич.

— До свидания… — ответила Юля.

Постояли еще. Лицо Александра Арсеньевича приняло вдруг отчаянное выражение. Он сказал:

— Мы завтра в лес идем… Пойдете с нами?

— Пойду… — сказала Юля.

…Назавтра было ветрено и хмуро. На переменах за Александром Арсеньевичем ходили и канючили:

— Ну пойдем все равно, а?

Географический кружок всю неделю жил в ожидании субботы, когда можно будет схватить рюкзаки и — прощай, мама, прощай, школа, прощайте, дома и улицы…