Белая луна над синей палаткой (СИ)

Звенеть часы скоро перестали, но жить “братья по оружию” остались у меня. Может показаться странным и чудным, что человек моего ремесла, частный сыщик, держит у себя такие безделушки, но я люблю, чтобы посетители на что-то отвлекались, пока сидят и рассказывают. Это помогает им сбиться с первоначального настроя, делает их мягче и податливее - глядишь, засмотрелся на солдат да и рассказал то, что думал приберечь. Кроме того, многие из моих безделушек - своего рода трофеи.

Но я отвлекся. Тот день, как я уже писал, должен был стать хорошим, потому что я мог выпить кофе. Кофе обыкновенно пила только маменька - моего заработка не хватало на то, чтобы и я также мог его себе позволить каждый день, да и что за интерес пить кофе одному. Так что завтракал я обыкновенно крепким чаем, а уж кофеем предпочитал насладиться в изредка подвертывавшейся хорошей компании.

Утром, после всегдашнего приветствия маменьки и поцелуя в лоб, после скромного завтрака я обыкновенно отправлялся пройтись, заглянуть в мелочную лавочку и подсобрать всяческих сплетен и новостей, что в такой дождливый и мерзкий денек отнюдь не назовешь приятной прогулкой. Я шел под своим зонтом и смотрел, как открываются китайские лавки, как проехал на рикше долговязый техник из красных железнодорожников - спешит, ранняя пташка, чтобы как можно меньше глаз видело. Я знаю, что едет он от шлюхи. Я даже знаю, что он брезгует китаянками, что подруга его временная зовется Верой Ижевской, что на стене ее комнатушки в борделе прибит офицерский погон и портрет Великого Князя Михаила Александровича. Смотрит Великий Князь своими светлыми навыкате глазами на непотребства, творящиеся на широкой кровати, взгляд внимательный и такой, что вроде и не прочь сам он принять в непотребствах участия. Я это фото хорошо знаю, после подлого пермского похищения** многие дамочки его у себя вешали, окропляя слезами. Мода, вроде как когда-то, рассказывал Илья Петрович, девицы гонялись за железными кольцами, выкованными из кандалов.

С гостем своим сегодняшним я столкнулся у входа во двор нашего дома - как всегда, дворник Кан не пускал его. Китаец, а корейцев терпеть не может. Встанет на пути, бритую голову нагнет по-бычьи - да что-там по-бычьи, как телок годовалый, - и бормочет “Нельзя, нельзя, господин работает”.

- Доброе утро, господин Пак, - я вежливо здороваюсь со своим гостем, он вполне по-европейски приподнимает шляпу. Я не знаю, где он взял этот манер, как не знаю и где он взял свою замшевую английскую шляпу цвета грязного песка, с широкой коричневой кожаной плетеной лентой вокруг тульи - довольно дорогая шляпа, насколько могу судить, и содержит он ее в порядке. Вкупе с широким шерстяным шарфом и кожаным пальто шляпа придает ему вид шикарный и романтический, чему способствует миловидное молодое лицо, приятный твердый и внимательный без излишней жесткости взгляд и аккуратные усики над верхней губой с угибом посредине. Облик слишком запоминающийся на городских улицах, однако вполне обыденный для манчжурских пустошей и сопок, где он проводит большую часть жизни. Пак Довон один из лучших “охотников за головами”, что я встречал за свою жизнь. И также он хороший рассказчик и приятный собеседник.

- Доброго утра, господин Травин, - фамилию мою он едва заметно разбивает на три части, “Ту-ра-вин”, но “р” раскатывает не в пример китайцам, для которых этот звук в большинстве столь же непреодолим, как для русских английское th.

Кану, как обычно, ничего не остается, как пропустить нас обоих, бормоча вежливые приветствия и беспрерывно кланяясь. Я знаю, что Кан подворовывает уголь и дрова, а также не прочь стянуть то, что у жильцов лежит, по его мнению, недостаточно хорошо, что его каморка, где ютятся безгласная жена, маленькая и сморщенная, и множество ребятишек мал-мала-меньше, напоминает беличьи закрома. Там можно найти многое из того, чего обыскались некоторые из обитателей нашего дома, знаю я, - но дворник служит мне неиссякаемым источником самых нужных сведений, он знает город и знает почти все, что творится в китайских кварталах. Посему, пока он не превышает некую меру наглости в своих заимствованиях, я закрываю на них глаза.

Наши с Довоном нечастые встречи состоят из ритуалов - даже такие внезапные, как сегодня. Я не ждал его, зная, что поздняя осень и зима - время когда он отдыхает от летних праведных трудов, придерживаясь того же расписания, что и расползающиеся по зимним лежбищам хунхузы. Живет он у берега Сунгари, на границе Мостового поселка и Фудзядяня, один, сколь мне известно, хотя при его миловидности и спокойном мирном нраве вряд ли ему бывает одиноко - на таких падки сдобные вдовушки, и не только китаянки.