Белая луна над синей палаткой (СИ)

А ритуалы, кроме преодоления баррикады в виде дворника Кана, заключается в том, что Довон всегда с неподдельной заботой справляется о здоровье моей маменьки и всегда заходит лично засвидетельствовать ей свое почтение. Маменька, которая азиатов не любит, к Довону, тем не менее, относится благосклонно. А медовые шарики с кунжутом, которые он приносит специально для нее, этой благосклонности только способствуют - маменька у меня большая сластена.

Сам же Довон любит кофе - черный и горький, по-турецки, который надо запивать водой. Не хвастаясь скажу, что являюсь причиной этого пристрастия моего корейского коллеги. В первый же день нашего знакомства - пять лет назад, после горячей погони и перестрелки на краю Модягоу, после того, как отъехал фургон, увозящий арестованных, двоих раненых и одного здорового, - я пригласил его выпить кофе. Скажем, за быстрый карабин и острые глаза чашечка кофе - не награда, но Довон был неожиданно благодарен. Хотя, раз уж на то пошло, благодарен ему был я; мы тогда брали двоих весьма прославившихся грабежами и разбоем русских господ - хотя какие они к дьяволу господа? - и если бы не Довон, я бы не выкурил их.

За бандитов, кроме вознаграждения, я получил большой позолоченный хронометр из рук начальника Сыскного отделения полковника Суна. Позолоченный, не золотой, но и то было неплохо.

Но неизмеримо ценнее было заиметь такого коллегу, каким стал для меня Довон. Мы не заключали договоренностей, не строили совместных планов - просто он обращался ко мне, когда встречал нечто любопытное или затруднительное, в чем я мог бы ему помочь, и я делал то же самое.

Заваривая кофе, я ожидал от него рассказа. Так у нас было заведено, не расспрашивать, а ждать рассказа. Довон присел на кончик моего кресла, напоминая сейчас умную и преданную собаку, которая села не потому, что сама захотела, а потому, что ему велели.

- Люди толстого Чжана, Медведя. Поезд остановили, ограбили и сожгли, - сказал он почти безучастно, и продолжил сухо перечислять факты. По мере того, как он говорил, перед моим взором развернулась картина - железнодорожная колея, которая в том месте идет вдоль обрывистой до отвесного сопки, огибая ее, тяжелый Хм с его широкой, воронкой, трубой, который застыл, пыхтя, трупы машиниста и помощника, вывешивающиеся с площадки как флаги, руками вниз, разбегающиеся люди, ржущие верховые кони, вооруженные маузерами и винтовками разбойники, потрошащие вагоны. Обычная картина налета.

Обычный смешанный, даже не почтовый, в Харбине должен быть в 4:10 утра. Ничего особенного не было в этом рейсе. На все мои вопросы о грузе, пассажирах и остановках, долженствовавших прояснить касательно причин, почему разбойниками выбран был именно этот поезд, Довон качал головой, и я все больше чувствовал, что ограбление поезда хунхузами, вещь вполне рядовая в наше время, здесь было совсем не рядовым.

- Осень, - подлил он масла в огонь, и я понял, что хитрый кореец уже имеет на сей счет некие соображения. Осень - то-то и оно. Не грабят поезда осенью, разве только на то будет особая причина. Если бы было лето, я бы и внимания особого не обратил, летом у хунхузов, что называется, горячая пора. Только успевай урожай убирать, люди едут к морю, в курортные места вроде Бэйдахэ, богатые, с женами и детьми. Тогда и грабят, и жгут, и берут заложников. Тогда и друг другу в глотку вцепятся, если кто из атаманов на чужие угодья залез, все у них поделено…

- Стой-ка! - забыв о кофе, я метнулся к столу и вытянул из ящика карту. С наглядкой мне легче, и соображается не в пример скорее. Довон неспеша подошел к столу, улыбка под усами детская почти.

Карта моя не исчеркана красным и синим как можно было ожидать - я и без черканий знаю, где кто. И та территория, на которой произошло ограбление поезда, не была подконтрольна Чжану. Медведь Чжан со своими людьми не грабил поезда, его профиль - города, купцы, заложники. Он, слышно, брал заказы на убийства, когда иной торговый человек желал разделаться с конкурентом, но обделывал все так ловко, что доказать ничего не могли.

И вот этот осторожный человек ограбил поезд. Да так топорно, что пришлось устраивать, как говорили когда-то босяки, большой тарарам.

Кофе зашипел и я едва успел снять его, пока он не сбежал. Разлил в чашечки - старинные чашечки императорского фарфорового завода, не привезенные мной из России. Вернее сказать, привезенные не мной.

- И где теперь сам Чжан? - спросил я, ставя чашечки с блюдцем и стаканы холодной воды. Довон отпил кофе, запил водой, видно, стремясь паузой добавить весу тому, что собирался сказать далее.

- Убит, - кратко бросил он и отпил еще. - Там же, в поезде. В Чжалантуне.

- Убит?!

Я едва не расплескал свой кофе и про себя крепко обругал страсть корейца к дешевой театральщине. Впрочем, все они этим грешат.

Довон, явно наслаждавшийся моей реакцией, бросил красноречивый взгляд на стол и карту.