Белая луна над синей палаткой (СИ)

- Закончил я подготовительные наброски, решил сделать перерыв, Лю Шань водки и закуски велел, пьем с ним, едим, беседы беседуем, - продолжал Флавинский. - Он мне все про бандитов тех рассказывает. Я и подумал, что жанровые сценки сейчас идут хорошо, а уж если написать самого Лю Шаня вместе с его пленниками, можно и вовсе неплохо заработать. Сказал ему - он так и взвился. Гавкнул помощнику какое-то приказание, а мне говорит, что сейчас представит заключенных в самом лучшем для запечатления виде.

Флавинский подвинул к нам с Довоном стопки и я сделал вид, что отпил немного, на самом деле лишь омочив губы.

- Через короткое время, - Флавинский осушил еще одну стопочку и продолжил рассказ, - входит его помощник и докладывает, дескать, все готово, господин. Вышли мы с Лю Шанем во двор - а его молодцы этих двоих бандитов успели вывести, на колени поставить и привязать руки к палкам-перекладинам на манер распятия, да еще шею рогатками подперли. Это на Рождество-то, - без всякого осуждения покачал головой Флавинский.

- Двое их было, да. Один плотный такой, весельчак вроде, но с таким весельчаком я бы с полным кошельком встретиться не хотел. - Флавинский открыл альбом на новой страничке, содержащей набросок - круглое улыбающееся лицо с глазками-щелочками и волосами на манер медвежьего меха. Довон, лишь взглянув на набросок, широко улыбнулся.

- Это Юн Тхэгу, прозванный Чокнутым, - сказал он мне, теперь уж начисто иньорируя Флавинского. Тот сердито глянул на корейца.

- Чего там ваш Ёсицуне хочет? А впрочем, к черту Ёсицуне, - выбранился он. - Принялся я рисовать. Лю Шань скоро в дом ушел, а меня разобрало. Верите, Травин, что-то даже вроде вдохновения проснулось, давно со мной такого не случалось, очень давно, уже не вспомню когда последний раз было. Тот толстый, как Лю Шань ушел, принялся что-то выкрикивать, голос у него был как у ярмарочного петрушки, злой и веселый. Выкрикивает, я не очень понимаю, только и понимаю, что ругает второго и про палец отрезанный что-то.

Я заметил, как насторожился Довон, когда я ему коротко перевел про палец. Флавинский между тем перелистнул альбом на следующую страничку, с которой на нас глянуло лицо, которое я, верно, уж никогда не позабуду. Никаких особенных примет я бы не смог бы назвать - четко очерченное лицо, упрямая челюсть, прямой нос, для азиата довольно большие глаза, тонкие аккуратные усики над верхней губой. Ничего особенного, но вот общее выражение было запоминающимся, и я впервые подумал, что Флавинский очень способный художник - на его рисунке, как бы глупо это не звучало, из человека совершенно явственно проглядывал зверь. Из обычных же особенных примет, которые могут быть включены в словесный портрет, были лишь два шрама в форме полумесяцев - на левом виске, окружающий глаз, и на щеке, заходящий на челюсть. Такие шрамы нельзя получить случайно, в драке или стычке, подумалось мне. Такие шрамы оставляют преднамеренно, вдумчиво - и тогда, когда объект не может помешать.

- А это - Пак Чханъи, - бесстрастно бросил Довон.

- Мороз был хоть и слабее сегодняшнего, но не намного, - продолжал Флавинский. - Время шло, я уже несколько раз бегал в дом выпить горячей воды и отогреть руки. Дважды я поил привязанных - вернее, того, который молчал. Крикуна мне поить не хотелось. На волосах, на губах, бровях и ресницах привязанных застывал иней, я торопился зарисовать эти лица, стынущие на лютом морозе.

Уже начинало смеркаться, когда к участку подъехал рикша, и из его возка вышла женщина в элегантной шубке. Прошла мимо меня, даже не взглянув, да и я не особенно смотрел. Потом я услышал хлопок двери - посетительница прошла в дом. Я продолжал рисовать и совершенно перестал думать о привязанных как о людях. Торопился занести на бумагу страшный и прекрасный момент прихода Той, что развязывает узлы. Люди ее боятся, но боже мой, как прекрасно смотреть, когда она приходит к кому-то другому, когда ее поступь величественна и неспешна.

Флавинский изучающе взглянул на меня, но меня его пафосные переживания сейчас мало волновали. Мне нужно было знать, что было дальше.

- Женщина еще была там, в доме, говорила с Лю Шанем, - продолжил Флавинский. - А мне пришлось отойти туда, где и короли обходятся без слуг. Когда же я вернулся, то первое - услышал, что толстый крикун опять начал браниться, хохотать и что-то выкрикивать сорванным уже голосом. А затем увидел, что сторожившие привязанных китайцы поспешно уходят прочь. С очевидной радостью, как мне показалось - да и то, невелико счастье сторожить смертников на таком морозе.

- У меня инстинкты как у крысы, как вы знаете, и не было случая, чтобы они меня подводили, - Флавинский улыбнулся мне едва ли не кокетливо. - Так что я-то сразу понял, что готовится что-то пренеприятнейшее. И не ошибся.