Белая обезьяна, чёрный экран

2021 г.

Дорогая Эсфирь Давыдовна, я пишу вам, хотя знаю прекрасно, что свой почтовый ящик вы не откроете. По крайней мере, в ближайшие дни.

Я долго ждал вашего освобождения из больницы. Часто вспоминал старый канцелярский прибор с обезьянкой и абажур с китайскими драконами.

Все эти недели звонил в отделение. Иногда заходил. Узнал, что операция прошла не так удачно, как мы ожидали. Говорят, нейрохирурги сделали невозможное, но, видимо, что-то было упущено в послеоперационный период. За счёт чего развился отёк, почему подскочило внутричерепное давление? Никто ничего не говорит — оно и понятно, ведь я вам даже не родственник, а всего лишь пациент. Приезжала ваша дочь, потом она уехала. Пока она была в городе, я мог, конечно, с ней встретиться и узнать у неё хоть что-нибудь. Но мне показалось, что для вас моё вмешательство было бы бесполезным, а для вашей дочери — только лишним поводом для беспокойства.

Послеоперационная дислокация мозга — это казуистика! С кем угодно такое могло случиться, но только не с вами. Я плохо разбираюсь в нейрохирургии. Оно и к лучшему. Чем меньше у меня знаний, тем больше надежды. ИВЛ работает, и никто не знает остального. Буду считать, что пока вы дышите — вы существуете.

Вам было нужно, чтобы я помнил вас яркой, ухоженной, стройной, с хорошей причёской, в жакете с жемчужной брошью на воротничке, которая здорово подходила к белому халату. Или в чёрной шали с кистями, той самой, что вы носили дома. И никак не с трубкой в глотке. Вы не хотели, чтобы я навещал вас в больнице. Я и не зашёл в вашу палату. Сделал как обещал.

Я — одна из последних ваших удач, дорогая доктор Эсфирь. Никакие антидепрессанты, противосудорожные и прочие препараты не дали мне того эффекта, который я наблюдаю сейчас. Мне кажется, хороший врач должен быть именно таким, как вы. Потому что врач лечит прежде всего тем, что исходит из него самого, частицами выдыхаемого воздуха.

С помощью записей я медленно и верно складывал своё собственное отражение, так же, как складываю с помощью 4D-датчика объёмное изображение плода в утробе. Беременным очень нравится смотреть, как цифровой мозг аппарата обрабатывает разрозненные сигналы и, наконец, на экране, из околоплодной пустоты выплывает серо-золотое лицо маленького человечка, того, кто ещё не родился, но обязательно скоро появится на свет. Я прочитал недавно, что в греческом театре был один фокус, и назывался он «бог из машины». Так вот, у меня в кабинете фокус этот превращался в реальность, о которой раньше никто не мог и помыслить. На экране монитора появлялся если не бог, то нечто очень на него похожее. Я работал с 4D-методикой много лет, но когда мне удавалось вывести портрет плода и остановить изображение в нужной точке, я на несколько секунд даже переставал дышать, чтобы не спугнуть момент странного и важного понимания. Трудно зафиксировать это понимание словами, но оно искрит и светится где-то внутри меня.

Я мог быть вашим сыном. Часто об этом думаю. Моя юность пришлась на буйное время перемен. Наблюдатели не были нужны моей эпохе. Истории нужны пассионарии, люди, умеющие действовать. А у меня не получалось. Жизнь выныривала у меня из рук, словно рыба или цыганский свёрток. Единожды потеряв его, невозможно было возвратить всё назад и наконец-то развернуть проклятую газету, разлепить скотч и понять, что же там лежит на самом деле — а вдруг и правда золото?

Люди дрались и спорили, выигрывали и торговали, наживали состояния и создавали себе имена, а я только и делал, что смотрел картинки. Парни клеили девчонок, торчали в клубах, кричали: «Перемен!», а я всё глядел, как движется чёрно-белое изображение. Только градации серой шкалы — и, по сути, всё происходящее вокруг меня располагалось на разных её уровнях, чуть поближе к чёрному или чуть поближе к белому. И почему-то мне кажется, что я такой не один.

В истории с собственным сыном я повёл себя глупее некуда. Всё, что меня тревожило и пугало, происходило только в моей голове — и этим я, пожалуй, ничем не отличаюсь от Сашки, живущего среди чудовищ в доспехах или ассасинов в капюшонах. Чем же я тогда лучше его?

Да ничем не лучше. Ни мне, ни ему не избежать того, что предписано нам природой, и впереди у обоих медленная, неизбежная деградация. Антидепрессанты притупляют страх, но не замедляют процессов распада. Поэтому я не знаю, сколько ещё протяну: три года, пять? Что случится потом?

Я понимаю, дорогая Эсфирь Давыдовна, что вовсе не такого эффекта вы ожидали от назначенного мне лечения. Будьте уверены: то, о чём я сейчас вам пишу, есть итог долгих раздумий, а не следствие действия прописанных вами лекарств. Я додумался до всего сам, и, как говорится, пасьянс лёг.

У меня осталась квартира. Недвижимость — это деньги. Деньги должны отойти Сашке. Если он хочет купить себе крутую виртуальную пушку или начать интернет-бизнес, велком. Пусть начинает, покупает. Если ему настолько сильно хочется иметь пушку… Это знак. У меня таких желаний никогда не было. В этом, скорее всего, Сашкино основное человеческое преимущество. Его главный козырь.

Электронная пушка говорит «бу-бух!», и мой сын счастлив, а я освобождён из мучительного чёрно-белого заточения. Одним махом.