Эсфирь Давыдовна!
Пишу и понимаю, что всё-таки, пусть не сию секунду и не на бумаге, но вы обязательно прочтёте то, что я пишу. Как вы это делаете — не важно. Но то, что читаете — факт.
…Рассуждал я примерно так. Высоты я боюсь, электричество может подвести в последний момент. Вскрыть вены в тёплой воде — и люди через месяц отыщут распухший от воды труп. Буду плавать в гнили и собственных испражнениях. Верёвка — можно. Но очень страшно. Значит, препараты.
Рассчитал дозировки. Именно этот способ, самый трусливый из всех. Просто заснуть и не проснуться.
И не смог. Вы бы только видели меня. Алкоголь не добавил смелости. Наоборот. Появились пошлые сентиментальные мысли.
Высыпал на стол всю пачку снотворных, всю пачку нейролептиков, достал из заначки трамал, не забыл про миорелаксанты. Построил из таблеток ровненький белый зиккурат.
Пялился на белую таблеточную пирамидку.
Кричал во весь голос и бился лбом о край ванной.
Заснул. Прямо на полу.
Проснулся!
Проснулся от аспирации рвотных масс — именно эта фраза колотилась в болотистой гуще сознания: аспирация, рвотные массы. Мозг автоматически выдал термин. Меня рвало, я захлёбывался. Нет, ни слова в простоте, «аспирация» — и всё тут.
Но анализировать я стал уже потом.
А тогда я задыхался. Кашлял. Мутило. В глазах растекались бордовые круги. И ужас. Тот самый смертный страх.
Бежать, вырваться, вдохнуть.
Вдохнуть, вырвать из темноты зубами хотя бы маленький кусочек воздуха.
Выкашлял темноту. Вдохнул.
«Зачем вдохнул, дурак? Ты же сдохнуть хотел?»
Встал. Пол грязный, на столе мусор. Сгрёб таблетки в ведро. Подумал. Ночью без снотворного не засну. Опрокинул ведро. Достал оттуда несколько штук. Положил на край стола. Пошёл в ванную.
Остаток дня прошёл ужасно. Если вы об этом знаете — то и так знаете. Что уж говорить.
Простите меня.
На следующий день я пришёл к Э. Д. домой. Не знаю, на что надеялся. Просто пришёл.
Потоптался возле ворот. Последовательность цифр дверного кода я не помнил. Начался дождь. Мартовский дождь — в радость. Целую зиму люди не выгуливали зонтики. Я свой и вовсе дома оставил, не предполагал, что польёт с неба. А прохожие тётеньки и девицы р-раз — и раскрыли. Розовые, жёлтые. Яркие. Идут женщины, шлёпают по оттаявшим улицам. Зонтами толкаются.
К воротам подошла бабулька в капюшоне. Достала брелок. Раздался писк, ворота отворились. Я вошёл за ней.
— А вы к кому?
Тяжёлая, с одышкой и пастозным лицом.
— К доктору В., в третью парадную.
— А-а.
Снова нахмурилась, голову наклонила. Поковыляла через двор по диагонали. Бдительница.
Думал, придётся топтаться под дождём возле парадной. Но и эта дверь открылась под протяжный писк замка. Из дома вышла ещё одна женщина. Помоложе, но с похожим выражением лица. Тяжёлый лоб, напряжённые губы, усталость в каждой черте. Подумалось: все живут на пределе. Как они справляются, откуда берут силы?