Белая птица

Обе ночи, в сентябре и октябре, была воздушная тревога, бомбежка. Вдали, вблизи слышались удары фугасок. Дом вздрагивал. Во вторую ночь вдоль дома, на тротуаре, цепочкой упали зажигалки. Одна загорелась у простенка, между окнами, под которыми стояла кровать Федора и Зинаиды. Он хотел выскочить тушить, она не пустила, оплетя его руками и ногами. Зажигалка догорела дотла, осветив подвал, словно прожектором. От нее на тротуаре остался свинцового цвета грибок, похожий на заклепку.

Вовка до отбоя пропадал на крыше. Маша у Карачаевых. Она пристрастилась оставаться у них ночевать. Федор это одобрял. Зинаида на все рукой махнула.

— Феденька! Пускай все горит. Лишь бы ты был со мной.

— Умно придумала…

— Умней не придумаешь.

— А о чем люди думают, не примечала?

— На людей оглядываться — шею свихнешь. У тебя есть жена. Ну и знай свое… что тебе богом назначено…

«Разве ты жена?» — думал Федор, сжимая железными ладонями ее круглые прохладные плечи. Она слабо охала, шепча:

— От тебя одни синяки… Тискаешь, как колхозник.

А потом словно подкрались те памятные неповторимые два или полтора дня. Единственный раз за всю войну в сводке говорилось так: «Положение на  З а п а д н о м  направлении фронта ухудшилось». И больше ничего.

Команде, оставленной на заводе, велено было приступить к своему делу. Позвонили по телефону, дали срок.

Федор сел на рельс у ворот сборочного, сорвал с головы кепку, швырнул себе под ноги, закурил, дымно, часто затягиваясь, сказал гулко, как в рупор:

— Не буду.

Дорога была каждая минута, каждая пара рабочих рук. Товарищи бегали мимо него с пакетами в плотной бумаге, похожими на фасованное сливочное масло. Кричали ему, задыхаясь от спешки:

— Ответишь, Шумаков!

Ругали его матерно.

Он тряс косматой головой, бил себя кулаками в грудь. Волосы на его висках слиплись от пота. Щеки, заросшие смоляной щетиной, тряслись. И он тоже кричал:

— Не могу!.. Братцы! Я этот цех складывал по камешку! Нет моей мочи!

Начальник команды, горячий парень, медник четвертого разряда то ли пятого, вынул из кобуры свой ТТ, со щелчком спустил предохранитель и скомандовал Шумакову:

— Вставай, тебе говорят! Шлепну на месте саботажника!

Федор глянул на него исподлобья, сказал потише, чтоб другие не слышали:

— Лучше уйди, Петя. А то встану, выну свою пульку, начну вам мешать. Куда это годится?

Парень отошел. Федор обхватил голову руками, уткнулся носом в колени и застыл.

Он не помнил, за сколько часов уложили ребята желтые пакеты под цеховые устои, приладили к опорным балкам, подвязали к мостовым кранам, закрепили в стенах и этажных перекрытиях. К пакетам протянули тонкие плетеные проводочки и жирные бикфордовы шнуры. Сделали на совесть, грамотно, согласно схемам, которые развернул начальник команды. Работали без перекура. Управились быстрей, чем думали. И стали ждать звонка по телефону, выступления по радио председателя Моссовета или иного сигнала.

Все собрались около Шумакова, сели на тот же рельс, что и он, на землю, припорошенную редкой снежной крупой.

Посидели, покурили, помолчали. Дело было сделано, балакать не о чем.

Федор встал, поднял кепку. Постоял, прислушиваясь к тишине, и попросил:

— Покажите.

И все пошли показывать ему, где заложены толовые шашки. Шли тесной толпой и молча тыкали пальцами то под ноги, то под крышу, а медник водил пальцем по схеме, придерживая Шумакова за рукав, чтобы не споткнулся о провода.

Спускались сумерки, синеватые, глухие, как в лесу. Снег пошел гуще. Федор не покрывал головы. Был он как на кладбище у открытых могил.

Незаметно подошел дежурный, которого посадили у телефона. Остановился поодаль, переминаясь, ощупывая свою грудь. К нему кинулись.

— Что? Ну что? Говори, что? Неужели приказали?

Дежурный зябко повел плечами, качнул головой:

— Молчит…

— Иди назад! Не отходи ни на минуту!

Тот забормотал:

— Не пойду я… Сажайте другого. Дайте смену. Пусть кто-нибудь еще послушает… Я с вами…

Начальник команды назначил к телефону другого, но и тот замотал головой.

— Иди сам.

Медник пошел и тут же вернулся бегом.

— Федор Федорович… я прошу, идите вы… А то еще не так услышу, не пойму, напутаю!

— Давай скорей, — сказал Федор и зашагал к заводоуправлению.

За ним пошли все.

Ждали у телефона, у репродуктора до утра. Никто не уснул, ни один не задремал. Завыла воздушная тревога, объявил Левитан отбой. Небо за ночь расчистилось, и как будто потеплело.

Зазвонил телефон. Все вскочили. Звон был оглушительный. Шумаков долго не поднимал трубки. Ребята не торопили его. Наконец он приложил ее к уху, назвал номер завода, назвал себя и сказал две фразы:

— У нас готово… А мы ждем…

Не трогаясь с места, ждали еще до полудня. И во второй раз зазвонил телефон. Шумаков опять не сразу взял трубку, молча послушал и проговорил упавшим голосом, так, будто у него судорогой свело губы:

— Есть… Слушаюсь… Понятно… Шумаков…

Все стояли. А он сел, ссутулился, закрыл глаза ладонью и засопел, зафыркал, кусая и облизывая губы. Минуту спустя он открыл сухие глаза, откашлялся и прохрипел совсем обессиленный: