Белая птица

— Глаз распух, глаз распух — от сопатки и до ух… Одноглазый сирота, куриная слепота! Приложил окошко к глазу, вместо глаза — ворота…

Тщетно Сережа совал в руки мальчишкам свою лупу. От нее не отводили глаз, но отдергивали руки, как от колючки. Ему не давали раскрыть рта. Отныне и до века на нем лежало Вовкино табу, самое грозное в Пушкаревом переулке.

Так началась для Сережи мука, накликанная тетей Клавой. Длилась она всю весну, то есть без малого полжизни.

Для Володи Сережа был находкой. Володя не забыл, какое наказание ему угрожало за этого огольца, но где риск, там и слава, а славой своей мы дорожим.

Пожалуй, ни с кем не было так весело и смешно, потому что Сережа упорно не хотел драться. Его стукнешь, а он рассуждает. И все удивляется, не может понять, для чего Вовка дерется. А что тут непонятного?

Время от времени Сереже снилось, будто он разговорился наконец с Володей о чем-то несказанно интересном… Наяву этого не случалось. Сережу гамузом гнали домой, травили неистово, упоенно, как щенки мышь. А его тянуло к Трубной, точно железку магнитом.

Машка Виляй Хвост первая замечала, когда Сережа выходил из дома, и поднимала полундру. Она тоже замахивалась на него из-за Вовкиной спины маленьким черненьким кулачком. Это было всего обидней, потому что ей самой нещадно доставалось от Вовки. Однажды Сережа сдуру встал между ними, когда Вовка отвесил ей подзатыльника — с потягом. Это точно, что сдуру. Бывает, что человек поступает просто так! Но с того дня на Машку посыпались щелчки и пинки за здорово живешь и обязательно при Сереже. Она по-прежнему отпрыгивала и пищала: «Сам Барбос…», а в глазах у нее стояли слезы.

Этого Сережа не мог видеть, убегал прочь без оглядки. И когда бежал, у него постыдно дрожали губы.

Мама, конечно, поняла, что у него горе, но держалась благородно, не вмешивалась. Она думала, что он горюет по отцу, а его горе было такое низкое, такое глупое. Он презирал свое бессилие, то, что ему не хотелось драться, и стал думать про себя, как думали Вовка и его дружки: трус, рохля… На словах только — ничей сын.

У ворот своего дома Сережа столкнулся лицом к лицу с дяденькой в спецовке, схватил его за рукав, закричал с ликованьем:

— Здравствуйте, я вас сколько искал, где же вы пропадаете? — и стремглав убежал, спрятался во дворе.

Дяденька вошел за ним во двор, закурил, сложив ладони яичком, огляделся и пошел назад.

Сережа дрожал от желания побежать, догнать его, но не тронулся с места. Ябедничать не годится. Если он чекист, пусть сам поймет…

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Мишка Длинный, или Кощей Всех Тощей.

Мишка не нравился Сереже, потому что был скучный, сонный и любил загадывать стыдные загадки:

— Какая разница между кошкой и слоном, знаешь? Кошка может окотиться до трех раз в год и скопом по скольку котят! А слон? Один раз по одному слоненку. Как человек. Отсюда вывод… — Какой вывод, Мишка не говорил.

— Вот может так быть, что ты отродясь мой внук? Сам ты чучело! У нас в деревне есть мужик, ему сорок лет, у него у самого детишки, борода… А мать говорит, что я ему родной дядя! Кто же кого ро́дил?.. Отсюда вывод.

Но однажды Мишка сказал так:

— Серьга. Раз ты много понимаешь, сделай одно умное дело… Утри ему нос!

— Как? — пробормотал Сережа. — Прямо так? Ничего не говоря?

— Зачем так? Ничего не так! А чтобы красные сопли пустил. Понятно теперь?

Нет, и теперь непонятно. Неужели Мишка не шутя думал, что Сережа сумеет то, чего сам Мишка не мог? Смех сказать. Смех подумать! Но Мишка не смеялся.

Уныло глядя на свои длинные руки и ноги, он вздохнул:

— Отсюда вывод…

Сережа отошел от него, тяжко озадаченный. Пошел домой, забился в угол и стал ковырять ногтем обои около печи.

Вот, выходит, как… Выходит, так нужно. Раз ты много понимаешь, это твой долг. А что такое долг — Сережа знал. Долг — это когда человек готов умереть.

Откровенно говоря, Сережа сравнительно мало пожил, мог бы еще пожить. Но что поделаешь!

— Мама, пожалуйста, скажи, — спросил Сережа за вечерним чаем, — только не спеша, подумавши: драться нужно?

Мама подумала и сказала:

— Отец считал, что нужно, Сереженька.

— Всегда?

— Отец считал, что всегда.

— Ну, тогда ты помни, что сказала…

— Хорошо, — обещала мама. И не улыбнулась.

— А ты ничего не спрашиваешь у меня?

— Нет… Ничего.

Сережа деловито кивнул. Это его не удивляло. Мама — не тетя Клава!

На следующий день, как только мама ушла в школу, Сережа достал из шкафа и надел новую ковбойку, подобно моряку перед гибелью корабля. Вымыл руки с мылом, до локтя. Драться — так чистыми руками. И вышел на улицу.

Утро выдалось ясное, тихое. Первым встретился Мишка.

— Где он? — спросил Сережа.

— На поле. А что?

— Уйди, — сказал Сережа, и Мишка почтительно уступил ему дорогу.

Полем называли большой пустырь рядом с Володиным домом. Оно соединяло Пушкарев переулок с соседним. Здесь играли в футбол, волейбол и лапту, чаще всего — с тряпичным мячом. Оно казалось пепельно-рыжим от пыли и от битого кирпича, затейливо кудрявым от завитков ржавой жести.