Белая тигрица

— Ты думаешь?..

Ольвин нервно ходил из угла в угол, ссутулился и от этого казался еще более горбатым.

— У меня в голове не укладывается!

— Когда это случилось?

— Еще утром она была тут… Значит, когда мы были с тобой у Данаи.

— Кто тут был без нас?

— Все. Касьо, Тори, Марианна…

— Может, это Сильвио решил над тобой пошутить?

— Хороши шуточки! Ты знаешь, как долго я искал эту книгу?

— Успокойся. Сначала надо перерыть весь дом, а потом делать выводы.

Он сел на диван, расстроенный в конец.

— Мои друзья не могли этого сделать.

— Эх, Ольвин — Ольвин…

Дом мы перевернули вверх дном. Все четверо. Но ничего не нашли. Хозяин, казалось, был смущен, что заставил нас заниматься этим безнадежным делом, а мы были смущены, что ничем не можем помочь.

Нолли смотрела на него так виновато, словно это она украла книгу.

— Ольвин, хочешь, мы тебе за нее заплатим? У нас много денег, правда…

Когда я предлагал ему деньги, она меня чуть не убила!

— Таких денег у тебя нет, — усмехнулся он.

— У меня?!.. — она чуть не задохнулась от возмущения, она была одной из самых богатых женщин Лесовии, потом закусила губу и убежала в нашу комнату.

— Добрая девочка, — сказала Изольда, — но тут никакими деньгами не поможешь, — Ольвин! Да не расстраивайся ты так! Все равно меня ничем не вылечишь. Это Бог забрал твою книгу, чтоб ты не убивал на нее свою молодость! Хватит, слышишь? Хватит! Мне ничего не нужно, Ольвин, мне все равно, что со мной будет, я только связываю тебя по рукам и ногам! Хватит! Хватит!

Он вскочил, прижал ее к себе как ребенка, и она оказалась совсем маленькой и хрупкой в его могучих руках.

— Я люблю тебя! Я всем тебе обязан, и я никогда тебя не оставлю!

Она затихла, потом вдруг оттолкнула его и пошла на меня, но меня она уже не видела. Взгляд у нее был отсутствующий. От неожиданности я попятился.

— Ольвин!

Он уже понял.

— Ей нельзя волноваться, — хмуро сказал он.

На этот раз Изольда очнулась только через двое суток. И хотя невменяемость ее была довольно тихая, мы порядком измучились за это время. Она как тень бродила по всему дому, как будто искала что-то, чего не могла вспомнить.

Все смешалось в голове: горящий город, пропавшая книга, болезнь Изольды, прекрасная Даная Доминицци, необъяснимая ненависть Ольвина к Энди Йорку и его полная уверенность, что это не я.

— Хочу в лес, — сказал Ольвин в минуту затишья, когда сестра свернулась калачиком на половике в гостиной, — и ее надо непременно отвести в лес. Я плохой брат. Я слишком мало о ней забочусь.

— Извини, но куда уж больше?

— Пойми же, она всё для меня. Я урод. Меня ненавидели и отец, и мать. Если б не Изольда, я умер бы еще в раннем детстве, — тут он засмеялся, — правда, может, это было бы и к лучшему!

*********************************************************

***************************

В лесу было хорошо, в лесу не может быть плохо даже в дождь и слякоть, а уж летом, в конце июля, на рассвете!

Мы были втроем. Нолли не любила лес, и вообще она сказала, что пойдет к портнихе. Изольда сильно похудела за эти два дня, она утопала в большом свитере, подпоясанном ремнем, и казалась совсем маленькой и хрупкой, или это уже говорила во мне жалость к ней. Я боялся, что она, не дай бог, споткнется или зацепится за какую-нибудь ветку, и с ней опять случится это. Я невольно следил за каждым ее шагом, я стал как Ольвин.

Грибы мы клали в корзинки, а малину прямо в рот. Ее было слишком много. Было тихое, солнечное утро, волшебный, оторванный от жизни, прекрасный мир, торжество души, тела и желудка! Можно было сколько угодно объедаться малиной, валяться в траве, жмуриться от солнечных лучей, пробивающихся сквозь еловые лапы, и ничего не помнить, ничего!

В полдень набежали тучки, ветер встревоженно зашумел в кронах деревьев, дождь долго собирался, но, видно, раздумал. Я был бы рад и дождю! Мне давно уже не было так хорошо, казалось, что весь мир, кроме этого клочка леса, исчез. Его нет, а есть только я и мои новые друзья. И так будет вечно.

Пока я рубил колышки для костра, Ольвин куда-то исчез. Наверно, пошел за дровами. Изольда расстелила салфетку, выложила на нее наши съестные припасы и села на перевернутую корзину.

— Ноги устали, — улыбнулась она, — мало хожу!

В широком горле свитера шея ее казалась совсем тоненькой и беззащитной. Такими же беспомощными и тонкими выглядели кисти рук в растянутых отворотах рукавов. Она подтягивала рукава к локтям, но они снова соскальзывали.

— Мартин, детка, нож у тебя есть?

Я отнес ей нож. Я опять сидел у нее в ногах и смотрел на нее снизу вверх.

— Ну, какой я тебе детка?

— Не знаю, — проговорила она тихо и как будто даже огорченно, — почему ты так смотришь?

— Не могу понять, какая ты, — сказал я.

— Какая?

— Лицо у тебя неуловимое. Вот так — красивое… Так — не очень… А так — очень красивое…

Я как-то перестал замечать, что творится вокруг. Лесная поляна исчезла, мир сузился до нас двоих. Мы смотрели друг на друга, Изольда тоже меня рассматривала, словно видела в первый раз, удивленно и настороженно. Она наклонилась и кончиками пальцев дотронулась до моего шрама.

— Что это, Мартин?

— Плетка, — сказал я.