Белая ворона

«Хартинер сказал, что у Трумпельдора не было одной руки. Левой или правой? И как он стрелял одной рукой? И когда он приехал из России? Знал ли он древнееврейский язык? Кем были его товарищи, которых он повел в бой? И что за арабы на них напали? Как погиб Трумпельдор?»

В следующую встречу с Хартинером Домет записал все, что тот ему рассказал, и получил адреса людей, лично знавших Трумпельдора.

Домет сам не заметил, как начал писать пьесу «Йосеф Трумпельдор».

6

Авигдор Амеири приехал в Эрец-Исраэль, когда за спиной у него уже были и война, на которой он командовал ротой в австро-венгерской армии; и год русского плена в Сибири, где он выучил русский язык, включая отборный мат; и два года жизни в Одессе в самый разгар гражданской войны; и один довоенный сборничек стихов, изданный еще в родной Венгрии под тогдашней его фамилией Фойерштейн, а в руках — целый чемодан рукописей. Зная иврит, он начал работать в газете «ха-Арец».

Как-то раз редактор предложил ему съездить в Хайфу.

— Есть там один интересный араб.

— Араб? — переспросил Амеири.

— Да. Он написал пьесу о Трумпельдоре.

— То есть как? Почему о Трумпельдоре?

— Вот и я удивился, но не все же арабы — враги.

— А я думал, все.

— Нет, как видите, бывают исключения, и он — одно из них. Вот вам рукопись, почитайте, поговорите с этим арабом, его зовут Азиз Домет, а потом напишите статью.

Амеири взял рукопись. В ней было сорок пять страниц убористого текста на немецком языке, написанного каллиграфическим почерком.

Вернувшись домой, Амеири начал читать. Драма в трех актах. На великолепном немецком араб описывал последний день жизни еврейского героя Йосефа Трумпельдора, который погиб совсем недавно, и эта рана еще не зажила.

Чем больше Амеири читал, тем больше росло его удивление: Азиз Домет восхищался Трумпельдором так, как если бы героем был не еврей, а араб.

Отчаянно смелый солдат, борец за сионизм, пожертвовал своей жизнью, защищая от арабов еврейское поселение Тель-Хай. Не менее поразительно и то, что союзниками Трумпельдора были галилейские арабы во главе с вымышленным молодым шейхом Абдар-Раифом, который относился к евреям, как к братьям. Трумпельдора и Абдар-Раифа пытается поссорить некий иностранный офицер, надо полагать — английский, но ему это не удается. Шейх влюблен в красавицу Двору, которая не отвечает ему взаимностью, но это не мешает шейху произносить пламенные речи о необходимости строить новую Палестину рука об руку с евреями. И Трумпельдор, и шейх написаны очень живо. Во втором акте перед зрителями проходит жизнь киббуца, члены которого все душевные силы отдают работе и личная жизнь отходит на второй план (очень верно подмечено). Члены киббуца мастерят хупу[4] для Трумпельдора с Саррой. Дойдя до этого места, Амеири невольно усмехнулся, потому что об увлечениях Трумпельдора ходили легенды, но ни одной девушке так и не удалось завлечь Осю под хупу. Третий акт — поселение окружают несколько сотен арабов: они требуют открыть ворота, чтобы провести обыск. Бой, в котором погибают и Трумпельдор, и шейх Абдар-Раиф.

Закурив и походив по комнате, Амеири перечитал пьесу еще раз. В ней, правда, была некая наивность, но она только украшала пьесу. Грешила пьеса и схематичностью: герои все как один — пламенные идеалисты и по большей части говорят лозунгами. Но автор сумел передать атмосферу. Он явно понял, как важно, чтобы у народа был свой герой. Мысль о необходимости союза между евреями и арабами делала пьесу из ряда вон выходящей: так в Эрец-Исраэль еще никто не писал. А писать так нужно. И даже очень.

С таким мнением Амеири поехал в Хайфу, после чего опубликовал статью, в которой, в частности, писал: «Мы гуляли с Азизом Дометом и видели наших идеалистов за тяжелой работой, но не теряющих задора. Домет восторгался тем, что новые дома вырастают на нашей земле как грибы. Он попросил меня, чтобы столь дорогую для него пьесу „Трумпельдор“ перевели на иврит, и я взял на себя этот труд, вернее, счел своим приятным долгом сделать перевод. Пьеса заслуживает того. Может, имеет значение и то, что автор — не еврей. А возможно, еще и то, что Домет смотрит на все происходящее в нашей жизни как на процесс возрождения двух семитских ветвей, который он считает невозможным без братской дружбы еврейского и арабского народов, и поэтому не замечает той клокочущей вражды, которую политики сеют между ними».

Статья редактору понравилась.

— Как он выглядит, этот ваш Домет?

— Похож на Луначарского, — засмеялся Амеири.

— На кого?

— На русского министра. Никогда не видели? Ну, тогда… чем-то напоминает Вейцмана.

— Да что вы?

— Только волос на голове побольше.

— Какой же это Вейцман, если волос побольше? — засмеялся редактор. — Ну, а что вы скажете о нем как о человеке?

— Христианин. Исполнен любви и сочувствия ко всему человечеству, но особенно к своему народу и к нашему.

— А как к нему относятся арабы?

— Не любят его.

— Иначе и быть не может. Надо надеяться, что ему не придется бежать за границу и что его не убьют, — сказал редактор.

— Вы думаете, и до этого может дойти? — спросил Амеири.