Читаем Белая ворона полностью

Трумпельдор: Впустить. И держать на мушке. Если что, по моему приказу открыть огонь.

Как только Натан открывает ворота, толпа арабов с криками врывается внутрь.

Трумпельдор: Огонь!

Двора: Ося, они нас окружают!

Слышны выстрелы, разрывы гранат. Трумпельдор падает, раненный в живот.

Натан: Осю ранили! Осю ранили!

Зеэв: Надо перенести его в дом.

Натан: Мы с Залманом его перенесем, а ты нас прикрой.

Под огнем они переносят Трумпельдора в дом.

Трумпельдор: Где арабы?

Залман: Мы их отогнали к воротам.

Трумпельдор: Сколько у нас убитых?

Залман: Двое. Яаков и…

Трумпельдор: Говори!

Натан (смотрит в сторону): Двора.

Трумпельдор: У меня в сумке — две гранаты. Возьми, Натан, и — живо на свой пост.

Натан берет гранаты и убегает.

Залман (выглянув в окно): Зеэва убили.

Взрывы гранат, крики, ржание лошадей. Вбегает Ицхак.

Ицхак: Арабы удирают! Мы победили! Ося, мы победили!

Залман: Ося, ты слышишь? Мы победили! Ося, ты слышишь? Ося!

Ицхак (тихо Залману): Ося умирает.

Трумпельдор: Хорошо умереть за родину».


Публика громко зааплодировала, а пожилая писательница крикнула: «Браво!»

Сильман пожал руку Домету, выдержал паузу и обратился к присутствующим:

— Ну-с, кто хочет высказаться?

Первой вскочила мадам Сильман. Чуть шепелявя, она стала хвалить героический дух пьесы. Особо отметила, что автор нашел место и для ярких женских образов, что только украшает пьесу.

За ней поочередно выступили литературные критики. Они подчеркнули правильное соотношение положительных и отрицательных героев, а также удачное построение сюжета и конечно же блестящую концовку.

Поэт-ниспровергатель начал было критиковать бесцветность главного героя и скучные монологи — «живые люди так не говорят», но его перебила пожилая писательница:

— Что вы такое, простите, болтаете! — она бросила на Домета обожающий взгляд. — Господин Домет обессмертил нашего героя. Обессмертил! Это больше, чем пьеса. Это — памятник Трумпельдору.

С пожилой писательницей полностью согласилась эссеистка, заявив, что по глубине философского осмысления еврейско-арабских отношений эта пьеса выделяется среди всего, что было написано до сих пор на всех известных ей языках.

— А сколько языков вы знаете? — не без ехидства спросил поэт-ниспровергатель.

— Три, — ответила эссеистка, — а вы?

— Господа, — вмешался Сильман, — мы же не в детском саду. Кто еще хочет высказаться?

Фельетонист похвалил Домета, но отметил, что действие пьесы развивается не так энергично, как хотелось бы, и кое-какие монологи следовало бы сократить.

— Это ваши фельетоны нужно сокращать, — беззлобно пробасил профессор истории. — Неужели вы не понимаете, что пьеса — не газета. Ее играют. А вы знаете, герр Домет, — обратился он к Азизу, — вам удалось уловить нечто, присущее только нашим первопроходцам. Они ведь и впрямь готовы умереть за эту землю, чего нельзя сказать о нашей богеме. О присутствующих, разумеется, не говорят.

Сильман постучал председательским молоточком и перешел к заключительному слову:

— Безусловно пьеса господина Домета в общем производит благоприятное впечатление, — начал он, — но…

Тут молодая писательница, которая молчала во время всего обсуждения, тряхнула рыжей копной и громко перебила:

— Пьеса господина Домета без всяких «но», «в общем» и «в частностях» производит замечательное впечатление.

— Я попросил бы не перебивать меня, — Сильман недовольно постучал молоточком. — В пьесе есть погрешности.

— Вы у всех выискиваете погрешности, — снова ввернула молодая писательница, — только в стихах вашей жены их нет.

— Вы… вы… — в ярости задохнулся Сильман.

— Как вы смеете? — пискнула мадам Сильман.

— Я-то смею, — парировала молодая писательница. — А вот ваш супруг боится похвалить пьесу, в которой автор посмел написать о наших отношениях с арабами, о чем до него еще никто не писал.

Публика недовольно зашумела.

Молодая писательница повернулась к Амеири:

— Познакомьте меня с вашим другом.

— А я и с вами еще не знаком.

— Ах, да, — она протянула ему руку. Ее крепкое рукопожатие говорило о весьма решительном характере. — Лина Гельман.

— Авигдор Амеири.

— Вот мы и познакомились. А теперь представьте меня вашему другу.

Амеири подозвал Домета, собиравшего листы рукописи.

— Азиз, у вас уже есть поклонница, — сказал он, когда Домет подошел.

Удивленный, Домет церемонно поклонился. Ему улыбалась очаровательная женщина. Волосы цвета заходящего солнца, на тонком лице — густые черные брови почти сходятся на переносице, во взгляде что-то дикое. Зеленые глаза не подведены, на щеках нет румян. Нос с еле заметной горбинкой, большой рот с полными ярко-красными губами, на стройной шее — тонкая золотая цепочка.

Домет хотел поцеловать ей руку, но она ее отдернула.

— Это — филистерство. И ваш галстук тоже.

Домет не понял, почему его обычный жест вежливости и галстук — филистерство.

— Простите, фрейлейн…

— Лина.

— Азиз…

— Домет. Я запомнила.

— Можно просто по имени.

— А я всегда мужчин называю только по имени. Правда, Авигдор? — расхохоталась Лина.

Амеири добродушно развел руками и пошел пить чай с вареньем.

— Итак, Азиз, где вы живете?

— В Хайфе.

— Но ведь сейчас уже за полночь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аббатство Даунтон
Аббатство Даунтон

Телевизионный сериал «Аббатство Даунтон» приобрел заслуженную популярность благодаря продуманному сценарию, превосходной игре актеров, историческим костюмам и интерьерам, но главное — тщательно воссозданному духу эпохи начала XX века.Жизнь в Великобритании той эпохи была полна противоречий. Страна с успехом осваивала новые технологии, основанные на паре и электричестве, и в то же самое время большая часть трудоспособного населения работала не на производстве, а прислугой в частных домах. Женщин окружало благоговение, но при этом они были лишены гражданских прав. Бедняки умирали от голода, а аристократия не доживала до пятидесяти из-за слишком обильной и жирной пищи.О том, как эти и многие другие противоречия повседневной жизни англичан отразились в телесериале «Аббатство Даунтон», какие мастера кинематографа его создавали, какие актеры исполнили в нем главные роли, рассказывается в новой книге «Аббатство Даунтон. История гордости и предубеждений».

Елена Владимировна Первушина , Елена Первушина

Проза / Историческая проза