Белая ворона

«В последнем номере „Зеркала“ его редактор почему-то выступил в роли литературного критика. В связи с этим хотелось бы ознакомиться с критическими работами господина Сильмана, опубликованными до его приезда в страну. А еще больше хотелось бы понять, как можно критиковать пьесу, которая не переведена на иврит! У драматурга Азиза Домета есть немало пьес, некоторые шли на больших сценах Берлина и Будапешта. Немецкая критика называет господина Домета „новым классиком“. Только у себя на родине господин Домет подвергается нападкам своих соплеменников за то, что относится к евреям, как к братьям. Мало этого, так на него набросился и господин Сильман. Где логика? Вернее, где тут собака зарыта?»

Сунув в карман газету со своей статьей, Амеири зашел в знакомый подвальчик возле базара Кармель, где подают холодное бочковое пиво — единственное утешение в такую жару.

Амеири жадно принялся за пиво, когда у его столика как из-под земли вырос поэт-ниспровергатель, завсегдатай салона Сильмана. Нечесаные волосы, мутные глаза и многодневная щетина свидетельствовали о том, что под воздействием водки на него опять нашло вдохновение. В миру поэта звали Хаим Кац, а он себе выбрал имя и фамилию Авот Исраэль, что в переводе значит «праотцы Израилевы». Облачен он был в неизменный комбинезон, а в руке держал газету со статьей Амеири. Авот подошел к столику и швырнул на него газету.

— Вы сошли с ума!

— И каким образом вы об этом узнали? — насмешливо спросил Амеири.

— Прочитав ваш опус о нашем благодетеле Сильмане. Вас же теперь на пушечный выстрел не подпустят к его салону! А уж от ваших произведений Сильман камня на камне не оставит. Можете не сомневаться.

— Экие страхи, — расплылся в улыбке Амеири: пиво было что надо. — Я на фронте на русских в атаку ходил и то не боялся.

— Подумаешь, — презрительно протянул Авот. — То на русских, а это на Сильмана! Кто вы, и кто он! Он же вас в порошок сотрет. И чего лезть на рожон? И ради кого? Ради какого-то араба! Графоман ваш араб! Хочет на евреях въехать в литературу. Да еще вокруг Лины увивался. Я за ней уже полгода ухаживаю.

— Ах, вот оно что! — засмеялся Амеири. — Отелло, оказывается, ревнив!

— Да, я ревнив, — обозлился Авот. — И вообще, считаю, что незачем путаться с арабами.

— А как же интернационализм?

— Я был и буду интернационалистом, — Авот гордо поднял голову.

— В таком случае, как вы допускаете, чтобы мы, евреи, столько натерпевшиеся от антисемитов, относились к арабам, как к нам — антисемиты?

— Ой, оставьте эти лозунги! Чем прославлять араба, лучше написали бы хвалебную рецензию на мой новый сборник «Человек — это я».

— Людовика перефразируете? — язвительно поинтересовался Амеири.

— Какого еще Людовика? — насторожился Авот.

— Короля Франции.

— Но-но! Ко-ро-ля! Да я в России царя свергал. — Авот так размахивал руками, что чуть не сбросил со столика кружку.

— Может, пива хотите? — предложил Амеири пришедшему в экстаз Авоту.

— О, благодарствуйте! — Экстаз как рукой сняло. — Вы — человек с большой буквы.

— Еще бы! «Человек — это я», — беззлобно засмеялся Амеири, сделал знак хозяину, и тот принес еще одну кружку.

Авот схватил ее обеими руками и не выпустил, пока не допил до дна.

— Да, человек — это вы, а Сильман — дерьмо, — изрек он после того, как перевел дыхание.

— Помилуйте, — удивился Амеири, — вы же только что назвали его благодетелем.

— Ну, назвал. Я и вас сейчас так назову. Хотите? Нет, вы скажите, хотите?

— Не хочу, — Амеири встал. — Ваш Сильман в самом деле — дерьмо, так ему и передайте. А про Азиза Домета вы еще услышите. Европу он завоевал, завоюет и Эрец-Исраэль.

х х х

В тот год в Эрец-Исраэль выдался особенно жаркий июль, и жители Тель-Авива спасались в каждой луже, не говоря уже о Средиземном море. Может, поэтому купающиеся не сразу заметили, что им выпала честь войти в морские воды вместе со своим любимым и первым мэром Тель-Авива Меиром Дизенгофом.

Вот и самому мэру в этот день было так жарко, что он пошел купаться в чем мать родила.

Эту пикантную историю засвидетельствовал в служебном рапорте полицейский Натан Кливерицкий:

«Находясь на тель-авивском пляже, я увидел господина Дизенгофа. Он входил в воду без купальных штанов, оставив на берегу полотенце, которым был обмотан. Когда я подошел и спросил господина Дизенгофа, почему он без купальных штанов, он только поглубже залез в воду. Я стоял на берегу и ждал, пока он выйдет. За это время ко мне подошли господа Френкель Иехуда и Надиви Шмуэль и пожаловались на непристойное поведение мэра. Когда господин Дизенгоф вышел из воды, я спросил его еще раз, почему он приходит на пляж без купальных штанов, и добавил, что на него поступила жалоба. На это господин Дизенгоф ответил, что в следующий раз он принесет купальные штаны и на этом считает инцидент исчерпанным».