Белая ворона

У дома Слонима толпа арабов ломилась в дверь. Евреи забаррикадировали ее изнутри, но у нападавших были топоры, и дверь начала разлетаться в щепки. Осажденные разбежались по комнатам, а там их ожидал град камней, летевших с улицы под хохот и угрозы арабов.

В одной из комнат Гродзинский увидел свою мать. Она сидела на полу и кричала. Лицо у нее было в крови. Гродзинский огляделся по сторонам, увидел в углу тяжелый книжный шкаф, с трудом отодвинул его так, что за ним появилось свободное пространство, и спрятал туда сначала мать, потом еще одну девушку, потом молодого ешиботника, а потом залез сам. Задыхаясь в пыли, они сидели чуть ли не на голове друг у друга, а вокруг бушевала смерть.

Погромщики врывались в каждый дом и убивали всех подряд. Женщин насиловали, потом убивали, а если у них на руках были кольца, отрезали их вместе с пальцами. Кому-то сначала выкололи глаза, кому-то вспороли живот и размазали кровь по стенам.

Толпа погромщиков докатилась до больницы «Бейт-Хадасса» и стала ломиться в запертые двери с криками: «У нас — раненые! Помогите!» Еврейские врачи немедленно открыли двери, и арабы с радостными воплями ворвались внутрь, разгромив всю больницу.

В это время к «Бейт-Хадассе» подъехал Кафарата и приказал своим полицейским стрелять.

— В людей или в воздух? — спросил один из них.

— В людей, черт бы вас побрал! — заорал Кафарата и выстрелил первым.

Один из арабов упал. Раздался залп, но полицейские-арабы побоялись стрелять в своих. Кафарата убил еще двух погромщиков. Толпа начала разбегаться. Кафарата продолжал стрелять и топтать конем убегавших арабов.

Услышав дикий крик в одном из домов, Кафарата спешился и вбежал туда. Перед ним стоял огромного роста араб, который уже занес саблю над ребенком, но, увидев Кафарату, бросился на него. Сверкнуло лезвие, араб промахнулся, и, прежде чем он успел снова занести саблю, Кафарата выстрелил в упор прямо ему в лицо. В эту минуту Кафарата увидел в углу на кровати женщину, всю в крови, которой зажимал рот араб. Кафарата узнал в нем полицейского из Яффо. Тот был в гражданской одежде и держал в руке кривой кинжал.

— Хаваджа Каф, хаваджа Каф, не стреляй! — закричал он.

А женщина закричала:

— Убей его, убей!

Кафарата выстрелил в своего бывшего подчиненного и убил его наповал.

На улице Кафарату ждал еврейский полицейский Бружинский, фамилию которого он никогда не мог выговорить. Бружинский был без шлема, на руке у него была кровь.

— Вы ранены? — спросил Кафарата, кивнув на руку.

— Никак нет, сэр, — ответил Бружинский. — Испачкался. Хочу доложить, сэр, я убил двух арабов.

— А я — семь, — устало сказал Кафарата. — Итого девять. Где тут можно выпить воды?

Бружинский собрался было ответить, но тут с другого конца улицы раздались странные глухие удары. Они были слышны особенно ясно, потому что вокруг стояла гробовая тишина. В соседних домах лежали раненые евреи, которых еще не успели увезти в больницу. Они не звали на помощь, боясь, что погромщики вернутся. Некоторые притворились мертвыми. И среди этой тишины раздавалось все ближе и ближе «бум-бум-бум».

Кафарата и Бружинский разом обернулись. К ним приближался высокий, тощий человек, босой, в рваной белой рубахе, перепачканной кровью, и в грязных кальсонах. Он катил перед собой какой-то большой шар, ударял по нему то одной ногой, то другой и подпрыгивал с веселым кудахтаньем.

— Городской сумасшедший Меирке, — сказал Бружинский, опережая вопрос начальника. — Безвредное существо, сэр.

Увидев людей в форме, Меирке остановился метрах в двадцати, сел прямо на дорогу и обеими руками прижал к себе шар.

Полицейские подошли поближе. Меирке зарычал. Присмотревшись, Кафарата увидел у него в руках отрубленную голову старого еврея, на которой еще держалась черная бархатная ермолка. Меирке бережно снял ермолку, ласково погладил потертый бархат и надел ее на голову. Потом посмотрел на полицейских и с гордостью сказал:

— У Меирке есть ермолка.

х х х

Погром прекратился лишь к полудню.

Шестидесятивосьмилетнего раввина Меира Шмуэля Кастеля, семидесятилетнего раввина Цви Драбкина и еще пятерых евреев арабы оскопили, прежде чем убить. Пекаря Имермана сожгли живьем в пламени от его же примуса, дочь хромого аптекаря изнасиловали и убили, как и его самого. Ицхака Абушдида и гостившего в Хевроне учителя Дубникова из Тель-Авива задушили веревкой. Семидесятилетнего Ицхака Абу Хана привязали к двери и замучили до смерти. Двухлетнему Менахему Сегалю проломили голову. Из всей семьи Слонимов остался в живых только годовалый Шломо, которого спрятали арабские соседи.

Во дворе полицейского участка лежали трупы шестидесяти семи мужчин, женщин и детей. Их похоронили в братской могиле.

Во время погрома одни арабы убивали евреев, другие — спасали. Спасенные евреи написали письмо наместнику, в котором была такая строчка: «Если бы не арабские соседи, от еврейской общины Хеврона не осталось бы ни единой живой души».